Татьяна Степанова - Прощание с кошмаром
— Катя, а ты веришь в… Нет, я не то точу спросить — как ты относишься к утверждению о том, что, мол, всем за все когда-нибудь все равно воздастся, даже если здесь… — Колосов вздохнул. — Нет, опять не то, путаница какая-то у меня, да? Я тут с попом одним на днях встречался. Настоятель церкви в Стаханове — мы туда иконы возвращали. Занятный парень этот поп. Наш ровесник, а вроде верит.
— Во что верит? — спросила Катя.
— Да не знаю. В суд некий высший, что ли… В воздаяние. Что, мол, рано или поздно все свое все равно получат. И мы и они.
— Кто? — снова спросила Катя, хотя знала ответ. Колосов понял, что она знает.
— Тогда по его, по-церковному, получается, — продолжал он, — что даже если мы их не найдем, то все равно рано или поздно… — Он сжал кулак. — Но тогда получается, что.., вроде бы и не нужно искать? Все равно ведь — получат и…
— Твой вывод неверен.
— Да я знаю, что неверен.
— Я ничего не могу ответить тебе про этот высший суд. Если честно, я не задумывалась над этим. И от тебя тем более я такого вопроса не ожидала, потому что… — Катя запнулась на секунду. — Ты, кажется, становишься мистиком, как Мещерский. Тот тоже верит, но не в воздаяние, а в некое предопределение, что ли… Только объясняет он его особенностями времени, в котором мы живем, — конец века и тысячелетия. Он считает, что мы мало задумываемся, мало размышляем над этим важнейшим событием будущего…
— Человек, Катерина Сергеевна, убивал себе подобных не только в конце второго тысячелетия, но и в его начале. И в начале первого, и пятого, и десятого.
— Сережка считает, что сейчас все особенно обострено.
— Что обострено? Катя неопределенно пожала плечами.
— Все. В нас — внутри и вовне. Жизнь. Все ее противоречия, все ее единство. Но я не умею на такие темы говорить. Очень туманно… Никита, так значит.., это дело так и не раскроют? Ты считаешь, что — все? Все напрасно?
— Я тебе так сказал?
— Нет. Но я так тебя поняла.
— Ты всегда понимаешь с полунамека. — Колосов криво усмехнулся.
— Так да или нет?
— Я не знаю, Катя.
Колосов облокотился на стол. Взгляд его скользил по лицу Кати.
— Хочешь кофе с коньяком?
Катя хотела сказать ему нечто вроде, «что так нельзя, надо надеяться, сам же твердил — самое последнее дело опускать руки, когда что-то не ладится, нужно терпеливо проверять все версии и…». Но тут ей вдруг пришло в голову: Никита ни разу еще не обмолвился ей ни об одной из выдвинутых по этому проклятому делу версий. Почему? Не потому ли, что их у него либо еще, либо уже нет?
— Не хочу я твоего кофе, — только и ответила она. И с чисто женской логикой добавила:
— И вообще, мне это твое похоронное настроение не нравится.
Колосов выпрямился.
— Итак, даю официальный комментарий для прессы. Ну-ка, раскрывайте свой блокнотик и включите диктофончик, диктофончик, пожалуйста, поближе. Итак, нами принимаются все меры оперативно-розыскного характера для скорейшего задержания преступников. Проводится целый комплекс мероприятий, о деталях которых я не буду распространяться, дабы не повредить интересам следствия. Но спешу заверить, что убийцы в самое ближайшее время предстанут перед судом.
Катя вздохнула — мужчины! Похожи становятся на ежа, если их гладишь против шерсти. Или у ежей нет шерсти? Одни иглы-колючки?
— Возьми с полки пирожок за свои поисковые мероприятия, — она поднялась и шагнула к двери.
— Обиделась, да? — Никита тоже встал.
— Ты по-дурацки себя ведешь. И для такой грозной фигуры, как начальник отдела убийств, — Катя фыркнула, — это даже несолидно.
— Ты с Сережкой об этом деле говорила? Она удивленно обернулась с порога.
— Да. А что?
— И что он.., что он думает по этому поводу? — Никита указал глазами на стул, словно предлагая продолжить эту странную беседу.
— Он по моей просьбе посмотрел копии заключений судебно-медицинской экспертизы. — Катя коротко рассказала о том, на что Мещерский там обратил внимание. — А сейчас он вообще пропал, не звонит. По вечерам после работы в Ленинке сидит, в своей институтской библиотеке — у него пропуск в родную его Лумумбу сохранился. Что-то читает, выискивает. Но со мной пока ничем не делится. Хочешь, сам с ним об этом поговори.
Никита кивнул рассеянно. В его глазах снова появилось отсутствующее выражение.
Сейчас, вспоминая весь этот их вчерашний разговор, Катя одновременно и опечалилась, и разозлилась. Раз уж в зорком, все видящем и все замечающем взгляде нашего Гениального Сыщика мелькает это самое «ах оставьте вы все меня в покое», — хорошего не жди. Она провела ладонью по холодному влажному стеклу. Господи, но неужели это дело действительно так и не раскроют? Четыре человека погибли такой страшной смертью (а кто сказал, что жертв именно столько; а не больше? Ведь это пока только четыре трупа найдено, а остальные, возможно…), а их убийцы до сих пор на свободе. Господи, как же ты такое допускаешь? Ну что тебе стоит, ты же всемогущий! Помоги Никите, помоги им всем. Сам же говорил: уныние — великий грех, и отчаяние тоже; А у Никиты вон уже руки опускаются. И.., я тоже уже почта не надеюсь наудачу. Господи, ну что тебе стоит? Сделай же что-нибудь!
За окном шумел ливень. Все никак не кончался. Катя нехотя пододвинула к себе телефон — надо работать, дела не ждут. А чудес.., чудес на свете все равно не дождешься.
На исходе рабочего дня она решила позвонить Воронову. Успел ли он проверить ту машину из Гранатового? Раз сама напросилась, озадачила его — надо хотя бы поинтересоваться, как и что. Воронов, как известили его коллеги, разговаривал по другому телефону с районом. Катя потихоньку начала собираться домой, решила, что заглянет к Андрею по пути вниз, в вестибюль. Снова посмотрела на ливень — Как по закону подлости, когда вы забываете дома зонт, на улице — потоп.
Когда она заглянула, в кабинет «по пути», Воронов уже освободился.
— Ну, как наши дела? — спросила она. — Что-нибудь узнал?
— Ты насчет машины? — Воронов зевнул. — Проверил я эту тачку по номеру, так вот. — Он пошарил на столе и извлек измятый листок. — Нет среди ее владельцев людей с такими фамилиями.
— То есть?
— Ну ты мне вот тут фамилии записала: Белогуров И.Г., Егор-Георгий, значит, Дивиторский. А таких владельцев у этой машины — «Жигули» первой модели выпуска тысяча девятьсот восемьдесят третьего года, госномер, так..; Одним словом, нет таких людей. И не было никогда.
— Значит, имя владельца Евгений, а фамилия… —Катя вопросительно смотрела на Воронова, припоминая кудрявого купидона.
— Да нет же. Владелец Панкратов Андрей — тезка мой — Львович. Туг и адрес его указан в банке данных — житель Мытищ. Я все проверил: машину он приобрел в 1991 году, рухлядь, в общем. А прежним ее владельцем значился некто Савченко Павел Ермолаевич, житель Москвы, пенсионер, проживает по адресу…
— Андрюша, но я.., видела этих владельцев, не этого вашего Белогурова, правда, но второго…
— Ты документы на машину видела? Правда на их имя?
— Нет. Просто «Жигули» эти стояли возле дома.
— Я и по указанным фамилиям проверил, не поленился. Никаких «Жигулей» первой модели у гражданина Белогурова и Дивиторского сроду не водилось. У одного сейчас «Хонда», госномер, так… — Воронов играл на клавиатуре, как на рояле. — А у второго тоже иномарка — «Форд». Обе новые. Новехонькие.
— Но я видела эту старую «копейку» своими глазами!
— Ну, мало ли машин стоит у чьего-то дома, — Воронов пожал плечами. — Я проверю настоящего владельца, этого Панкратова из Мытищ. Сделаю исключение. До буквы "Л" я в своих выборках еще не добрался.
Больше он ничего Кате не сообщил и никак ее не обнадежил, а лишь озадачил. Катя недоумевала: как странно… Тот паренек из галереи так по-хозяйски драил ту развалюшку, что она решила — их это машина, его иди же… А выходит… Правда, и ей тогда показалось невероятным, чтобы у такого барина московского, как этот антиквар, или у такого стиляги, как этот Егор Прекрасный, была такая дохлая непрезентабельная тачка…
Катя спустилась вниз, миновала вестибюль, проходную. Открыла тяжелую дубовую дверь, готовясь уже подставлять свою бедную неразумную голову под хляби небесные, но… Как восклицали классики в романах — ах! Над родным Никитским переулком сияло чистейшее голубое небо. Солнце плавилось в отмытых ливнем стеклах зданий. Дождь прекратился, И лишь мокрые тротуары, гигантская лужа на проезжей части да капель с крыш напоминали о том, что он все-таки был наяву, а не приснился.
К Тверской было просто не добраться из-за разлива, Катя бодренько направилась «в горку» вверх по Никитской. На бульваре можно сесть в автобус, доехать до Парка культуры; а там до родимой Фрунзенской набережной рукой подать. Но вместо заветного «пятачка» пришел троллейбус под номером «пятнадцать». Катя колебалась только секунду, затем запрыгнула в него. На часах всего половина седьмого. Кравченко сегодня работает допоздна при своем Чугунове, который после питерского больничного заточения «поправляет здоровье» (а по правде говоря, отрывается) на даче в Раздорах. Кравченко говорил, что отчаявшаяся жена Чугунова (после трех неудачных женитьб и разводов он снова вернулся к своей прежней подруге жизни) привезет сегодня на дачу эстрасенса-гипнотизера, чтобы попытаться закодировать Чугунова от беспробудного пьянства. Печально все это. И Вадька, хоть порой и клянет на чем свет свое забубённое Чучело, втайне за старика переживает. Ему Чугунова жаль, хотя он и называет его самодуром и конченым человеком.
