Анатолий Афанасьев - Сошел с ума
Я помог Федоренко доковылять до ванной. Хотел протереть ему морду ваткой с перекисью, но он неожиданно сунул башку целиком под кран. Это было мудрое решение. Усевшись на край ванны, отплевавшись наконец, он спросил:
— Кто такая? Кто эта сучка?
— Ваня, опомнись. Вы же первые начали.
— Кто такая, спрашиваю?!
— Она из команды Трубецкого. Может быть, даже его невеста.
Чуть не плача, разглядывал изуродованную оправу. Почему-то очки ему было жальче всего.
— А мне насрать, понял?! Хоть она его дочка. Все равно ей крышка. Глаза вырву!
— Ваня, ты же интеллигентный человек!
— Если всякая тварь, всякая накачанная дешевка будет разбивать очки… А плечо? Погляди, что с плечом?
— Да хватит тебе, врач посмотрит. Давай лучше о деле. Мне необходимо повидаться с Сидором Аверьяновичем.
Глядел, словно не узнавая. Зенки выпученные, красные, мокрые волосы слиплись в подобие ночного колпака.
— Ладно, айда на кухню, выпьешь глоточек. Тебе сейчас не повредит.
Бугаи по-прежнему лежали под вешалкой в живописных позах, Лиза над ними склонилась.
— Поглядите, Михаил Ильич, что я у них нашла. Это прямо настоящие бандиты какие-то, — показала два больших пистолета, подняв их за дула. — Может, их пристрелить?
— Лиза, не шути так.
На кухне инженер Володя разговлялся в одиночестве, успел открыть вторую бутылку. Увидев раненого, потеснился.
— Садись, служивый. Сейчас тебя подлечим.
Федоренко покорно принял чарку, молча выпил и даже попробовал зажевать яблоком, но тут же его вырвало. Я еле успел отстраниться.
— Пускай сразу вторую вдогонку, — посоветовал Володя. — Должна прижиться.
Федоренко, утерев блевотину с губ, выпил и вторую. В ярко-синих глазах появилось осмысленное выражение. Без очков он стал похож на «солнечного клоуна» Олега Попова в знаменитой интермедии «Ловля зайчика». Володя ему сказал:
— Вы на нее не обижайтесь, товарищ. Их теперь так воспитывают. Но какая все же мощь! Одна с троими мужиками управилась. Никогда бы не поверил.
Федоренко, никого не спрашивая, плеснул в чашку и выпил третий раз.
— Ничего, — сказал загадочно, — все укладывается в одну большую копилку.
— Но вы же сами начали, — напомнил я.
— Мы начали, мы и кончим.
— Как в анекдоте про Горбачева, — обрадовался Володя. — Без ста грамм не могу начать, а с двустами — кончить. Смешно, да?
Федоренко достал из кармана злополучную оправу и опять принялся ее сосредоточенно разглядывать. Он пьянел на глазах.
— Надо бы ехать, Ваня!
— Куда?
— К Сидору Аверьяновичу. У меня поручение от Трубецкого.
Володя ему посочувствовал:
— Можно новые стекла вставить. У меня тут неподалеку в мастерской знакомый часовщик.
— Такие никто не вставит. Спецзаказ. У них диоптрии разные. Одно с минусом, другое с плюсом.
— Рашид сделает, — уверил Володя. — Главное, его трезвым застать.
На кухню вошла Лиза, уселась напротив Федоренко, невинно сложила руки на коленях.
— Как там эти? — спросил я.
— Я их к лифту выволокла.
— Правильно. А пистолеты?
— В сумке у дверей.
— Знаешь, Лиза, я бы на твоем месте извинился перед Иваном Викторовичем. Вон, гляди, очки ему разбила. А они, оказывается, с особенной диоптрией.
— Я же не нарочно. Откуда я знала, что это ваши друзья.
— Ничего, — сказал Федоренко. — Хорошо смеется тот, кто смеется последним.
На Лизу он не смотрел, и делал это подчеркнуто, зато девушка таращилась на него во все глаза.
— Дяденька, опять угрожаете? — спросила елейным голоском. Федоренко промолчал, но мне все это не нравилось. Мне было страшно за Лизу. Ее холодная отчаянность внушала благоговение, но, будучи стариком, я отлично понимал, как она на самом деле беспомощна перед железной машиной, где и сам Федоренко был едва заметным винтиком. Или мне казалось, что понимаю. Как я уже не раз убеждался, многие прежние представления не подходили к новой реальности.
— Лиза, дорогая, — Володя очнулся от затянувшегося молчания. — Примите мое искреннее восхищение. Если вам понадобится моя жизнь, она — ваша.
Он разлил остатки водки на четыре порции, и мы с ним выпили. Федоренко и Лиза к своим чашкам не притронулись.
— Так что насчет Сидора Аверьяновича? — напомнил я. — Поедем к нему или нет?
— Поедем, — Федоренко словно вышел из транса. Вскочил и ринулся прочь. Мы с Лизой — за ним.
Володя что-то растерянно крикнул вслед, я рукой махнул: мол, оставайся, пей. Бугаев возле лифта не было, не было их и в подъезде. Они сидели в серой «вольво» и о чем-то беседовали. Проветривались на сквознячке: дверцы распахнуты. Увидев нас, бугаи выкатились наружу. Вид дружелюбный, но морды у обоих, как у близняшек, синюшные, с багровыми подтеками. На Лизу смотрели со спокойным удовлетворением. Понятно было, что какое-то важное решение они уже приняли, но, как дисциплинированные сотрудники, ждали распоряжения начальства.
Лиза протянула им сумку с пистолетами. Бугаи по очереди в нее заглянули и сказали:
— Ага!
Один из них сел за баранку, второй рядом с ним, а мы трое — на заднее сидение.
— Ну что, шеф, прямо на склад? — спросил «перебитый нос», не поворачивая головы.
— Сперва в контору.
Поехали с ветерком, не соблюдая правил. Да впрочем, никакая уважающая себя иномарка их давно не соблюдает. Правила писаны для бледнолицых хануриков, разъезжающих в своих вонючих «жигуленках», «запорожцах» и «москвичах». Хозяева иномарок от гаишников откупаются, чем солидно поддерживают их домашний бюджет, а залупнувшихся хануриков, в случае дорожного казуса, урезонивают подручными средствами. Володя недавно рассказал печальную историю, как его бес попутал и он именно залупнулся, но, правда, не сильно. На трассе ему нагло подрезал нос шестиместный «шевроле», и он, будучи с крепкого бодуна, обогнал нахалов и, высунувшись в окно, обозвал водителя «чайником» и для убедительности покрутил пальцем у виска. На ближайшем светофоре, на красном свете из «шевроле» вылезли трое костоломов, выволокли Володю из машины и минуты три, до зеленого света, месили по асфальту, весело приговаривая: «Ах ты шалунишка! Разве можно на папочку лапу задирать?..» Экзекуция вершилась при молчаливом одобрении длинной очереди автомобилей и двух ментов в гаишном «пенале». Все понимали, что нехорошо задирать тех, кто заведомо сильнее. Володя потом с неделю отлеживался дома, но никого не винил, кроме себя…
По дороге никто не разговаривал, но я бы не назвал молчание дружеским. Бугаи громко в унисон сопели, время от времени кто-нибудь издавал невнятное угрожающее междометие, и Федоренко, клевавший носом рядом со мной, вскидывался и, словно читая мысли бугаев, успокоительно бурчал:
— Ничего, ребята, ничего. Потерпите немного!
Лиза, рассеянно улыбаясь, глядела в окно, а я, спросив у нее разрешения, курил. Я понимал, что, возможно, это мое последнее путешествие по любимому городу, но почему-то не грустил. Даже привычный страх свернулся мягким клубочком под сердцем и почти не беспокоил. Смешно сказать, но я чувствовал некое приятное освобождение от утомительной суеты всей прожитой жизни. Трудно объяснить, но это было так.
Приехали в контору, где я уже бывал однажды. Бугаи остались в машине смаковать свою тяжелую думу, а мы трое вошли в здание, где хмурый охранник у входа, увидев Федоренко с разбитым лицом, молча посторонился.
В приемной пышнотелая секретарша, похожая на раскрашенную матрешку, попросила подождать:
— У Сидора Аверьяновича пресса. Присядьте вот здесь, пожалуйста.
Похоже, девица прошла отменную выучку, прежде чем обернуться в два ярких лоскутка ткани и усесться за этот стол. Помятый вид Федоренко не произвел на нее никакого впечатления. Но все же, когда он с упорством идиота раз пять примерил на нос разбитые очки, то так, то этак, она не выдержала:
— Иван Викторович, может быть, позвонить доктору?
— Заткнись, — лаконично ответил Федоренко.
Ждать пришлось недолго. Дверь кабинета отворилась, и оттуда вывалились две спелые дамочки, обвешанные аппаратурой, и следом выступил солидный молодой человек, затянутый в светлый льняной костюм, с толстым задом и с высокомерно-блудливым выражением бородатого, приятно знакомого лица. Один из модных телеведущих, чьи кривляния и сокрушительные по лживости и кретинизму сентенции два-три раза в неделю заставляли меня бросаться на телевизор, как на вражеский дзот. Сейчас мы имели честь полюбоваться им воочию, и не скажу, что впечатление было пристойнее, чем на экране — сытый, ухоженный, вихляющийся, интеллектуальный ублюдок. Телевизионная тусовка прошелестела по приемной, как стайка привидений, но из реального мира они, конечно, так просто не исчезнут.
— Ой, — пискнула Лиза. — Хочу автограф!
Никто ей не ответил. Настал наш черед идти в кабинет.
