Антон Французов - Нешкольный дневник
— Тяжкий случай, — задумчиво сказал санитар. — Ну что ж, товарищ автоинспектор, пошли. Будем брать.
— Вы не дослушали. С ним еще двое буйных, — быстро заговорил я. — Одного зовут Кирилл, другого Мефодий. То есть они так друг друга… а на самом деле…
И тут до меня — в очередной раз с опозданием! — дошло, что я, собственно, сказал.
Кирилл и Мефодий! Нарочно не придумаешь! Обстоятельства подогнались друг под друга, как хороший столярный шип в паз входит!
Санитары переглянулись, молоденькая врачиха вышла из машины:
— Кирилл и Мефодий? Тяжелый случай. Это, голубчик, не белая горячка, это, я вам доложу, самая настоящая паранойя. У нас в палате был один больной, так он вообще выдавал себя за Хрюшу и Степашку и на этом основании требовал себе двойной больничный паек.
— Вот именно, вот именно, — закивал я. — Только вы осторожнее. Я, наверно, с вами пойду. Они очень, очень буйные, так что…
— Ничего, — перебил меня один из санитаров, — на прошлой неделе мы одного такого буйного упаковывали, так он зубами перекусил металлический браслет от часов. Зубы, конечно, попортил, но — перекусил же! И то мы его задержали. А тут — литераторы какие-то… Кирилл и Мефодий. Это же просто, как., алфавит, — в порядке похвальбы добавил он и, плеснув из бутылочки себе и напарнику, густо занюхал рукавом: — Ну, начальник, пошли!
Как я и ожидал, дверь в КПП оказалась открыта. Уже за несколько метров до нее можно было различить витиеватую брань, которую испускал майор Денисов, и пыхтение одного из братков. Санитары вкатили головы в могучие плечи, их шаг как-то синхронно стал рубленым и тяжелым. Так на плацу ходил сержант Грибулин, когда хотел дать особо зверский норматив для многострадальных «духов». Я вошел в дверь первым и тут же увидел живописное зрелище, от которого даже у видавших виды белоколпачных архангелов неотложки поползли вверх брови. Зрелище было примерно следующим, В коленнолоктевой позе, время от времени бодая головой стол, раскорячилась Василиса, позади нее пристроился Кирюха, путающийся в штанах. Чуть сбоку от Василиски стоял на коленях майор Денисов, совершенно пьяный и столь же голый. Верно, он хотел предложить Василисе заняться с ним оральным сексом, потому что время от времени тыкал своим полувставшим членом то в район Василисиного уха, то в шею, то контрольным тычком в висок. Прицел у него сбился, Кирюха, который и испускал пыхтение, развалил лицо в кривой, насмешливой ухмылке. У дальней стены стоял обшарпанный диванчик-клопозабор-ник, на котором лежала Олеся. Одна из ее широко раскинутых ног была заброшена на спинку дивана, вторая свисала, набойка каблука почти касалась пола. Платье ее было разорвано, в углу рта я увидел кровь. Причина всех этих неудобств дергалась, лежа на ней и колыхая туда-сюда толстой татуированной задницей: на самом копчике у Кости-Мефодия была изображена непонятная вязь этакого китайского образца.
Пистолет Кости я увидел на столе, рядом с табельным оружием майора Денисова. Это хорошо.
— Ни хрена себе, — пробормотал один из санитаров. — Сам старый автомобилист… но чтобы на КПП ГАИ такое… ну ни хрена ж себе!
Майор Денисов поднял на звук глаза и икнул:
— Эк!., гек! Ты что, ссу…тер… не понял, что ли? Экономика должна быть эк-ка… номной!
И он, поднявшись с колен, потянулся за пистолетом. До пистолета пьяному гаишнику было метра полтора, а мне — метра четыре, но тем не менее я был, как говорится, на пистолете первым. Я сгреб обе кобуры, майор Денисов свирепо завращал глазами и попытался перешагнуть через Василису, что бы добраться до меня. Естественно, ему это не удалось, потому что с таким же успехом он мог перешагнуть через средних размеров бегемота. Майор Денисов навернулся и упал физиономией на пол. Он, наверно, не мог упасть неудачнее, потому что я машинально согнул ногу в колене, выставляя его вперед, а майор на это-то колено и натолкнулся. Переносицей. Переносица у него была как у чугунной статуи, я чуть не взвыл, но тем не менее и у него в лице что-то хрустнуло и чуть подалось от прямого удара о мою коленную чашечку. Майор вырубился.
Кирюха, кажется, только сейчас узнал меня. И, верно, еще не понял, что я не один. Если бы понял, то не стал бы с такой нарочитой неспешностью, не переставая трахать повизгивающую Василиску, поворачивать голову и цедить, как Шварц в «Терминаторе». А цедил он, — Кирюха, а не Шварценеггер, — что-то насчет того, что, дескать, конец тебе, сучара бацильная, сутер гнилой и т. д. и т. п.
Мне жутко захотелось ударить его ногой по физиономии, но какая-то брезгливость не дала мне этого сделать, а пока я боролся с неуместным чувством, Василиса вдруг взбрыкнула, как толстенная кобыла-тяжеловоз, не желающая везти запланированный груз. Кирюха отскочил от ее зада, как от батута, метра на полтора, а Василиска, верно окончательно вжившись в роль лошади, лягнула Кирюху пяткой так, что он свалился прямо на руки подошедшим санитарам. Кирилл попытался было буянить, Костик-Мефодий вскочил с Олеси и рявкнул: «Кирюха, деррржись, я ща этих урррою!..» — но тут к нему подошел санитар. Первый санитар, который без особых усилий скручивал сейчас Кирюху, старательно пыхтел у входа в КПП, а второй, который и приблизился к Костику, ласково сказал:
— Он Кирилл? А ты, по слухам, Мефодий!
— А тебе кто об этом капнул, дятел?
Санитар с загадочным видом прижал палец к губам и, липко улыбнувшись поднимающейся с дивана Олесе, сказал Мефодию:
— Бывает, братец. Перебрали немного, с кем не бывает. У нас даже завотделением, Илья Моисеич, выпил того… лишку с ординатором Карабановым, а потом они ходили по палатам и выдавали себя за Пушкина и Дельвига.
Мефодий прищурил один глаз, а потом сжал кулак и с треском влепил его в толстое, добродушное лицо санитара. Санитар пошатнулся, а Мефодий бросился ко мне:
— Это ты эту кодлу на хвоста бросил, гнида?!
Холодное, брезгливое бешенство, переполнявшее меня, перелилось через край. Я вынул из кобуры пистолет и вскинул на Мефодия со словами:
— Так точно, я!
Костик опешил, он не ожидал увидеть в моих руках свое и денисовское оружие, и я, воспользовавшись его замешательством, ударил его ногой прямо по находящимся в полурабочем состоянии гениталиям. Костик дико взвыл и свалился на пол, где и стал легкой добычей санитара.
Через несколько минут Денисова, Костика-Мефодия и Кирюху увезли в находящуюся неподалеку психиатрическую клинику. Я оглядел помятых девчонок и кивнул:
— Одевайтесь, быстро!
Олеся всхлипнула и бросилась мне на шею. Я молил Бога, чтобы то же самое не сделала Василиса, уж больно массивно она выглядела. Олеся начала бормотать что-то из серии про то, что она уже ожидала самого худшего, что эти пьяные уроды могли и изуродовать, а Костик-Мефодийуже предлагал немнож-но «поучить» строптивых путан по методике «ракетчиков», выбивающих долги из бизнесменов. Нет, не утюгом и паяльником, но тоже приятными предметами.
— Одевайтесь! — повторил я. — Как бы майор со страху не протрезвел, а тогда их быстро отпустят из «дурки»! Но как повезло, как повезло!
Через несколько минут мы уже загружались в блядовозку к ожидавшему нас Вите. У того стучали зубы.
— Как., это? — спросил он, с изумлением оглядывая девушек. — Вас так быстро… или?..
— Или! — ответила ему Олеся. — Поехали!
С тех пор в фирме меня прозвали «санитаром». Этот случай придал мне популярности, и только мысль о том, что Мефодий и Кирюха могут найти меня и посчитаться… впрочем, они были действительно в очень пьяном состоянии, а впечатление от того, что ты просыпаешься в психушке, обещает быть незабываемым. Они меня толком не вспомнили. По крайней мере, такой вывод я вынес из следующих — не очень скорых — встреч с ними.
Ильнара Максимовна хохотнула озабоченно:
— Лихо ты это, Рома… сразу видно, молодой, горячий. Напролом попер. Весело, однако: они вам — «прием», а вы им — прием у психиатра. -
Геныч вышел на работу тогда, когда я считался в фирме самым удачливым охранником. Охранник — это такая мягкая замена предосудительному в широких кругах слову «сутенер». В мою бригаду рвались все, и недовольна была только толстая Василиса, да и то по той простой причине, что формат ее задницы не всегда соответствовал количеству свободного места на заднем сиденье: одно дело, когда сзади сидят только две-три девочки, а когда их пять? Пришлось Василиске садиться на строгую диету.
С диеты Василиски и выхода на работу Геныча началась самая спокойная и, пожалуй, счастливая полоса моей жизни. Наверно, я просто сумел почувствовать себя этаким равнодушным мерзавцем, умевшим красиво подчеркнуть свой цинизм в отношении к трем «Ж». Нет, не к тому, о чем вы подумали. Три «Ж»: отношение кжизни, женщинам ижалости. Эта последняя — жалость как чувство, как одна из возможных составляющих твоей души — вызывала у меня особое презрение. Я уже видел, как могут жалеть меня. Даже эта дама, так называемая лучшая подруга моей мамы, Ильнара Максимовна, не могла сделать этого просто так. Даже человек, который знал меня с детства и учил матерным словам, дядя Коля Голик, поддался каким-то своим бандитским понятиям и не посчитал нужным мне помочь. Да даже если бы он пришел ко мне и сказал: «Извини, Рома, при этих я типа не могла тебя писануться. Они ж, ебть, зажабились на своих понятиях. Ты, Рома, меня извини, но я против братвы двинуть не могу, так что выкарабкивайся сам, Рома». Да не был бы я на него в претензии после этого, не был бы!
