Антон Французов - Нешкольный дневник
Майор, не доходя до блядовозки метра три, скомандовал:
— Вылля-а…зай!!
Этот вопль отнял у него столько сил, что майор качнулся вперед, быстро заперебирал короткими толстыми ногами и упал бы, если бы на пути не попался капот Витькиной многострадальной «жигулички». Майор растянулся на нем, а потом подтянул к лобовому стеклу свою толстую ряху, вдавил и без того кнопочный нос так, что упомянутая часть тела розовым оладышком расплылась по стеклу, и проблеял:
— Бе-е-естолочь… ввы-лазий!.. сказа… а!..
Окончание последнего слова он проглотил вместе с изрядным количеством воды, потому что Витька машинально нажал впрыск лобовых «дворников».
— О как! — изумленно выговорил я. — Вот это нажрался!
— Смешной дядя, — сказала Олеся, вылезая из машины. — Что же вы, товарищ Грабин, нас задержали только за то, что мы по чуть-чуть и не пристегнуты, а ваш майор нам капот лобызает в знак дружеского расположения.
Грабин был явно смущен. Первый и единственный раз в жизни видел, как может смущаться представитель автоинспекции. Если бы я не увидел этого собственными глазами, то с большей вероятностью поверил бы в непогрешимость идеи коммунизма и в рай небесный.
— Да, бывает… вам, наверно, лучше пройти в КПП, — сказал он. — Когда он мне по рации сказал, я вроде не… ну проходите, водитель, в КПП!
— И телки! — выговорил пьяный майор и, присев на корточки, начал неторопливо совать себе в рот два пальца. Его вырвало винегретом и бананами. Он вытер пальцы о китель таким привычным жестом, словно делал это каждое свое дежурство. — Эт-та… Грабин… всех в каптерку!., а сам на патррру-ри-ло… ре-ло… до-ре-ми… фа-соль-ля… — Слово «патрулирование» так ему и не удалось, а вот музыкальное образование было налицо. — В общем, геть отседоввва!
— Слушаюсь, товарищ майор, — ошеломленно выговорил Грабин, садясь в машину. Через минуту он уехал. Позже я узнал, что этот Грабин в принципе неплохой человек, насколько мент вообще может быть хорошим, получил по рации распоряжение: по улице такой-то движется в вашем направлении машина с таким-то номером, требуется задержать ее и проконвоировать до КПП. Вот и все. Грабин так и сделал. Исполнил распоряжение руководства.
«Руководство» в лице майора мутно смотрело на нас, покачиваясь и ничего не говоря. Дверь КПП распахнулась, и оттуда вывалили… двое братков, одного из которых я видел двадцать мИнут назад в «фольксвагене», а во втором узнал — Костю-Ме-фодия! Я дернулся было к Вите, забыв, что того нет рядом со мной на привычном водительском месте: Витя стоял рядом с рослым постовым гаишником и о чем-то препирался. Костя Мефодий широким жестом почесал себя в районе гениталий п гаркнул:
— Денисыч, вставай! Кирюха, подь сюды, блядей подогнал! i!
Вот это, думаю, номер! Значит, этот майор Денисов корешится с бандитами? Ну конечно, я же слышал тогда в «фольксвагене» голос: «А ты че развалился и храпишь, Денисыч?» — а потом вопль «Ррацью!». Так это Денисыч, вот этот майор Денисов, и орал. Гаишник — а рассекает по городу пьяный в машине бригадира одной из саратовских банд!
Но было уже поздно. Костя-Мефодий огромными обезьяньими прыжками достиг нашей «жигулички» и, сунув в окно пистолет, выговорил:
— А ну, шалавы, вылазь!
Меня он не узнал, салон был освещен скудно.
— А ты, сутер, забирай своего вонючего водилу и вали отсюда, падла!.
Я похолодел. Нравы Костика-Мефодия и его чудесных братков были общеизвестны, а по пьяни и в КПП на окраине города… тут можно ожидать всего чего угодно. Мне вступил в голову больничный рассказ Геныча, и больно выстрелило в висок. Это пока что был только спазм, а не пуля, но ситуация требовала того, чтобы рассматривались все возможности. И получить пулю — в том числе. Я зашевелился, глубоко вздохнул и стал вылезать из машины. Резкий окрик
— Ты куда щемишься, сутер? Тебя, что ли, дрючить, козли-ну? На кой ты сдался? — Мефодий недобро прищурился: — А, ты типа упертый, что ли? Выковать нацелился? Ну давай… раз ты такой непонятливый. Кирю-у-у-уха!!
Кирюха, та самая образина с багровой рожей и длинным веретенообразным телом, резко расширяющимся и утолщающимся в районе плеч, подбежал ко мне на удивительно коротких для его пропорций ножках и, не мудрствуя лукаво, ударил. Другое дело, что удар его, нацеленный мне примерно в переносицу пришелся, как говорится, в молоко, потому что я без особого труда уклонился. Я сам, бывало, дрался в пьяном виде, потому прекрасно знаю, что тот удар, который кажется пьяному стремительным и четким, на деле является неповоротливым и кособоким, как собирающаяся вот-вот развалиться, а потом и разваливающаяся конструкция. Потому мне удар Кирюхи не причинил никакого вреда, а вот сам Кирюха, подавшись вперед всем своим громоздким телом, последовал по проторенной еще тучным телом майора Денисова дорожке и обрушился на капот несчастной «троечки», принадлежащей Гене Генчеву.
Вот после этого моего ловкого маневра я понял, что все, достаточно. Было совершенно очевидно, что если я начну строить из себя Жан-Клода Ван Дамма, то меня банальным образом пристрелят как собаку. Поэтому я отскочил от Кирюхи, поднял руки вверх, как пленный фриц под Сталинградом, и проговорил:
— Все, все, ребята! Вы это самое… не надо. Я же ничего вам не говорю. Вы, наверно, не так все поняли. Мы ехали с дня рождения. Если вы подумали, что они проститутки, а я сутенер, то я все понимаю, сам иногда выпью лишнего. Но вы все не так поняли… вот это моя жена, — я указал на Олесю, решив воспользоваться ею же сказанным, тогда, Грабину; думал, что братки пьяные, могут и поверить по пьяни…
Но не тут-то было.
Костя-Мефодий прищурил и без того узкие глаза и выговорил:
— Да че ты мне тут паришь? Ты же Рома! Про тебя сейчас малява прошвырнулась, что ты, типа, сутером заделался. Ты, Рома, что… думал, я тебя не узнаю?
— Думал, — машинально вырвалось у меня.
Кажется, эта моя наивная откровенность воздействовала на него благотворно. Он захохотал, потом сплюнул сквозь зубы и сказал:
— Ну че, фраерок, можешь считать, что ты меня на ха-ха развел и легко отделался. А теперь поднимай свою сутерскую жопу, кантуй своего задроченного водилу и пиздуй отседова, пока чердак не срубили.
На свою беду, Витя собирался что-то возразить против этой > расклада. Он посмотрел на застывших в испуге девчонок, ш ствол в руке Костика-Мефодия и выговорил:
— Мужики, вы, наверно…
Зря он это сказал. Потому что злоба, зажатая, как пальцы о кулаке, в душонках этих уродов и предназначенная мне, попала на него. Мефодий шагнул так широко, как только позволяли его ноги, и обрушил на голову Вити сильнейший удар, потом еще и еще. Я закричал:
— Костя, не надо! Костя, ну чего же ты! Не надо, делай, что тебе угодно, но не надо беспредела… Костя! — При этом я отволок Витю из-под ударов Мефодия, тот успел брезгливо пнуть водилу еще пару раз, а потом, схватив в охапку Олесю, поволок ее в КПП. Олеся успела прокричать: «Каззел ты, Рома… сука!» — но Мефодий хлестнул ее по лицу раскрытой жесткой ладонью, а Кирюха, поднявшись с капота синхронно с майором, поднявшимся соответственно с асфальта, пнул тяжелым ботинком вывалившуюся из машины Василису и прорычал:
— А ну… пшла-а, сука!!
— Витя, — выговорил я, вталкивая в машину, на заднее си денье, окровавленного водилу, — Витя, нам тут сейчас ничей.' не светит, Витя! Отъедем, подумаем… Витя!
— Молокосос ты… говно! — простонал он. — Щенок ты, Рома! Ты хоть понимаешь, что с девчонками сейчас эти суки сделают? Они же отморозки, нелюди!
И он попытался оттолкнуть меня и даже ударить, но я вскочил на переднее сиденье, завел мотор и отогнал машину метров на сто от КПП под крики и улюлюканье братвы. Водить я толком не умел, машина двигалась рывками, от которых Витька болезненно охал и матерился. Наконец движок заглох. Я оглянулся на водителя, который не смотрел на меня, но бормотал себе под нос какую-то душевную непотребщину явно по моему адресу.
— Ты, Витя, погоди меня чморить-то, — сказал я злобно. — Ты, Витя, наверно, думаешь, что если бы я выставил себя отчаянным храбрецом и тупо позволил бы этим уродам замесить нас с тобой ногами, руками и подручными средствами… то что — это бьшо бы лучше, что ли? Ты уже, получил, по мозгам, могли и еще бы отоварить, если бы я тебя не вытащил.
Витя вздохнул, открыл аптечку и стал прилаживать ко лбу бинт. Бинт тотчас же пропитался кровью.
— Влипли, — проговорил он, выглядывая в окно. Вокруг было совершенно темно, придорожное дерево склонилось над нашей заглохшей машиной, как отец склоняется над заболевшим ребенком. Дорога, серела под уродливым серпиком луны, от освещенного КПП протянулись несколько полос света, косо взрезавших, как клинками, брюхо дремотной, остывающей ночи. Мне почему-то стало жутко. Хотя бандиты не могли нас видеть в этой темноте, все равно — я чувствовал, что не смогу просто так сидеть в этой безопасной тьме, и тем более не смогу уехать назад, оставить за спиной роковой КПП, где сейчас, быть может, уже творился беспредел. Беспредел — это вообще общий знаменатель того времени, как говорил один мой знакомый университетчик, который умер от запущенного сифилиса в веселом сочетании с алкоголизмом. Если бы тот попадос с Кирюхой и Костиком-Мефодием произошел несколькими годами позже, то следовало бы вызвать «крышу», прискакали бы братки, мило процедили сквозь зубки что-то вроде: «А маякнули нам, что тут типа тяги гулевые… типа будок пихают, а лавэ не шуршит!» Но тогда был беспредел, и каждый был сам за себя. Впрочем, когда у «Виолы» появилось конкретное крыше-вание, все равно я не позвонил бы, потому что и Костик, и Ки-рюха годом позже — по закону подлости — стали «крышей» Ильнаровой конторы.
