Владимир Печенкин - Неотвратимость
Он изучал алкогольный состав окраинных магазинов — вряд ли Чирьев без прописки в центре живет.
Покупатели входили, выходили, уходили. Но подлеца Чирьева не видать.
Три недели спустя, у очередного магазина, в скверике напротив, сидел Саманюк, глядел из-за кустов, скучал, зевал. В сон клонило. Ждал, когда закроют на перерыв, чтоб покемарить тут же, на молодой травке. И увидел — он!
Зиновий, с виду почти трезвый, забежал в магазин и сразу выскочил. Наметанный Мишкин глаз отметил оттопыренный карман. Все, теперь не уйдешь, друг!
Чирьев шел, не оглядываясь, никого не опасаясь, то и дело трогая карман. Ясно: торопится домой выпить, иначе устроился бы хоть в том же скверике. Главное — нашел его! Теперь выследить, где живет, и — не желаете ли рассчитаться?! Материально и, так сказать, морально… Деньгами и мордой. С кем вздумал темнить, Зиня? Вор — не прокурор, у вора гуманности нету, на поруки не отпустит, сам перевоспитает. Ишь, гад, за бутылку хватается все время. Сейчас выпьем, Зиня, составим «на двоих». А ты думал, всегда будешь «на одного»? Нет, хватит!
Чирьев заскочил в калитку. На улице безлюдно и тихо. Вон там сидит на лавочке дед… Может, конечно, у деда зрение слабое, но, может, и дальнозоркость старческая. Свидетеля Мишке не надо, он свернул в проулок. Обошел квартал, подобрался к плетню той хаты, куда скрылся Чирьев. Двор пустой. Тишина. Если, к примеру, у Чирьева гости, стоял бы шум. Но в хате тишина. Значит, один пьет, жадюга. Так. На всякий непредвиденный случай Саманюк вытащил и натянул мятые кожаные перчатки. Выдохнул бесшумно: а ну, выручай, блатная удача…
Осторожно, двумя пальцами толкнул дверь… она неожиданно легко распахнулась, заскрипела. Черт, придержать не догадался! Теперь чего уж, входить надо. Не таясь, шагнул в сенцы… и носом к носу столкнулся с Чирьевым.
— О, привет, Зиня!
— А? Ап… ап… — Чирьев побелел, осел на подкосившихся ногах. Саманюк грудью оттеснил его в помещение, притворил ногой дверь. Обнаружилось, что это кухня — вот неудача! — тут еще двое… Один на лавке лежит, второй в стол башкой уткнулся.
«Ах ты, не получится разговора при свидетелях-то…
Ну да я не в побеге, законно освобожденный. Что в Малинихе было, про то Зиновий не вякнет, самому не выгодно…»
— Что не здороваешься, Зиновий? Сколько лет не видались!
Каждая жилка в Саманюке напряглась, приготовилась… Заставил себя держаться легко, дружелюбно, чтоб не спугнуть, не отчудил бы чего Зиновий спьяну, ишь водкой от него как несет.
— Ты что, вроде не шибко радый старому корешу?
Одутловатая рожа Чирьева стала понемногу розоветь, дошло, видимо, что их в кухне трое против одного Мишки. Не сводя глаз с Саманюка, он пригнулся, тряхнул за плечо спящего на лавке так, что у того голова замоталась, будто сейчас отвалится. Спящий замычал, но не проснулся. Зиновий ткнул в бок того, что спал сидя, — тоже без толку. Саманкж рассмеялся: пьяны оба в стельку.
— Не беспокой, пускай граждане отдыхают. Ничего, подходяще вы гуляете, — он подмигнул трем пустым бутылкам на столе. Четвертую, должно быть, только что принес Зиновий и уже успел отпить.
— Не буди друзей, Зиновий. Поговорим давай. Ты чего бледный какой? Хвораешь? Или совесть мучает?
Саманюк сбросил с табуретки чью-то замызганную кепку, уселся. Нога на ногу, руки в карманы. Здоровый, крепкий сидит… Веселый вроде, а в глазах угроза… Зиновий еще раз лягнул собутыльника — безуспешно. Выдавил:
— Миша, кажись? Не признал тебя сразу-то…
— Не бреши, узнал. Далеко же ты от меня сховался.
— Что ты, Мишенька, разве я от тебя! От розыска, мало ли что могло… Боязно в Малинихе-то…
— Я за деньжонками своими, Зиня. Не все еще пропил? Много их, одному тебе лишку, а двоим в самый раз.
— Двоим? Так-так… А Федька где?
— Не твое дело. Сказано, на двоих. И покороче, Зиня, тороплюсь.
— Та-ак, на двоих, стало быть… — Зиновий одолел первый испуг, стал приходить в себя. — Миша, ты не того, не беспокойся, денежки, они… при себе-го их не держу…
— Не в сберкассе же? Место хоть надежное?
— Да уж будь спокоен!
— Где?
— В подполе заначка…
— Молодец. Давай их, не жмись.
Чирьев совсем очухался. Рожа сперва порозовела, потом обрела обычный красный колер. Глаза воровато зарыскали по сторонам. Саманюк заметил, как он дважды украдкой пнул ногу того, что у стола спит.
— Слушай, Зиновий, не темни. Гони монету, и разойдемся по-хорошему.
— Ну? А это, того… Сколь ты мне оставишь?
— На двоих же, понял?!
— Да-а, ты все заберешь!
— Ну! Торговаться будем? Лезь в подпол, сволочь.
— На чердаке они, Миша, на чердаке. Разве я сказал, в подполе? То я с испугу… Ты, Мишенька, давай по совести… Сберег ведь я их, для тебя сберег, недопивал, недоедал…
— По морде видать, что нежравши сидишь.
«Боится в подпол лезть, с чердака смыться ловчее…»
— Зиновий, от меня так, дурачком, не отбрыкаешься. Или гони мои деньги, или тебе хана, понял? Не для того я рисковал, чтобы тебе пожизненную пьянку обеспечить.
— Мишенька, да я разве что?.. Я только чтоб по совести…
Чирьев мялся. Молодой здоровый Мишка сидел между ним и дверью — не уйти. В окно сигануть — все одно не отстанет, пока деньги не заберет. Мишка заберет все, в том Чирьев не сомневался. И ничего с ним не поделаешь. В милицию ведь не заявишь. Придется отдавать, ох, придется… Чирьев, как и Саманюк, привык думать, что деньги эти его собственные, ни с кем не делимые, его деньги! Привык тянуть по пятерке, по десятке тайно. Пить на них и знать, что еще много, хватит на его век. Но вот сидит Мишка, требует его деньги… Ух, разорвал бы в куски бандюгу, придушил!
— Мишенька, за ними еще сходить надо. Это ж не моя хата.
— Не злил бы ты меня, Зиновий.
— Чужая хата, ихняя вон. Не веришь? Подлец буду!
— Ты и так подлец.
— Миша, я к ним пузырек распить зашел, да они уже того… Недалечко тут живу, ты уж погоди где ни то, хошь возле магазина посиди, я и принесу.
— Ага, ты принесешь. Где живешь? А ну идем. Пойду с тобой до самой заначки, там и рассчитаемся. Айда, выходи первым.
Саманюк встал, потянул дверь. Но Чирьев не пошел из кухни, а вцепился в спящего за столом, тряс его, колотил по спине.
— Пойдешь или нет?! — Саманюк потерял терпение. Взять этого дурака за шиворот и вывести, если добром не идет!
— Не подходи! — взвизгнул Чирьев. — Все заграбастать хошь, да?! Меня кончить, да?! В перчатках пришел… Не подходи!
Все у Чирьева тряслось, от колен до синих мешочков под одичалыми глазами. Он схватил хлебный нож со стола.
— Эй, не балуй ножичком, а то…
— Не подходи! Ничего не получишь! Мои деньги!
Лучше бы он так не говорил…
— Не отдашь?!
Саманюк ударил по руке, поймал нож на лету. Но озверевший Чирьев вцепился в горло. Близко сумасшедшие выпученные глаза, в них ярость, жадность, отчаяние… Падая, Саманюк ткнул наугад ножом…
Сначала подумалось: если этот гад сдохнет, то деньги как же? Но все перебила мысль: я его… убил?
— Зиновий, не валяй дурака!
На этот раз Зиновий не валял дурака. Лежал лицом вниз, и небритая щека быстро бледнела.
«…Я же не хотел, он сам нарвался… Хотя какая разница… Надо отсюда когти рвать, пока те двое дрыхнут…»
Саманюк отбросил узкий, сточенный хлебный ножик. На цыпочках прошел к дверй, прикрыл ее за собой. На дворе никого. Прошел огородом к плетню, выбрался в проулок. Никого. Все тихо.
«Пожалуй, сойдет… Поискать бы все же деньги-то. Подловят? А кто докажет, что это я его?..»
…Мотивчик не давал покоя, бился в памяти с тем «чувствительным» шиком, как пел его где-то на пересылке придурковатый карманник: «Я как коршун по свету носилси…»
Вранье это все, туфта. Придумали воры себе сказочку, что вроде не занапрасно в колониях жизнь пропадет! Не коршуном по свету — гадюкой по земле ползать приходится, мышью серой по ночам грызть чужое! Врал Кондратий Саманюк, врет песня! На черте стоит Михаил Саманюк, на грани — себе врать уж незачем. Дадут ему, особо опасному рецидивисту, «высшую меру» — и правильно сделают! Будь проклята такая житуха!
Нет! Не надо! Люди, не надо! Не хотел убивать Чирьева, случайно вышло! Люди, поймите, случайно!!!
«Саманюк, вы всю жизнь шли к этой случайности», — сказал откуда-то издалека голос следователя… Или это еще сон?
Саманюк вскочил, забарабанил в дверь кулаками.
— Ведите к следователю! Эй, там! Ведите, буду давать показания!
Ювелирная работа
1
— Вставайте, Женя, десятый час уже.
— А? Ну и что? Я же в отпуске, Вера Игнатьевна, могу спать, спать…
— Женечка, так весь отпуск проспите.
— Нет, это я только в поезде. Вот приеду на Черное море, заведу себе бессонницу. Днем буду купаться, загорать. А ночью сидеть на берегу— знаете, где-нибудь на скале, смотреть на морские дали под луной, слушать прибой, соловья…
