Виктор Галданов - «Джамп» значит «Прыгай!»
– Две ошибки. Во-первых, не забыли. Матери этих детей ничего не забыли, я в этом уверен. Во-вторых, я работаю на себя – частный детектив. Ну а насчет денег – вернуть придется не только деньги, но и весь сожранный тобой обед.
– Посмей только пальцем ко мне прикоснуться…
– А я и не собирался марать об вас руки…
С этими словами Валерий подпрыгнул на месте, оттолкнулся правой ногой о верх писсуара, развернулся в воздухе и левой ногой ударил Буробина в челюсть. Что-то хрустнуло под пяткой. Бесчувственное тело влетело в кабинку и рухнуло на унитаз. Можно было биться об заклад на любую сумму, что гений отечественного сыска еще долгое время не сможет ни жрать, ни болтать.
Затем Валерий с улыбкой поднял деньги и выглянул наружу. Там он увидел несущихся к туалету троих официантов, верзилу в костюме с нашивкой «секьюрити» и милиционера.
В воздухе явственно запахло скандалом.
– Эй, гаспадина! – закричал официант с постной физиономией. – Вы… вы забыри запратить по счету!
– А где старичок, который был со мной? – осведомился Валерий.
– Она куда-то… прапара.
– Странно. – Валерий пожал плечами. – Мы договорились, что он угощает.
– С вас двести девяносто два уй-ёй, гаспадина! – громогласно объявил официант тоном судьи, зачитывающего смертный приговор.
– У вас поразительно дешевая забегаловка! – заметил Валерий, дал ему три только что поднятые с полу стодолларовые бумажки и, небрежным тоном бросив, что сдачи не надо, неторопливым шагом направился к лифту.
14 августа 199… года
12:32
Первое задание Лена выполнить было несложно, так как Петр Гостилин был мертв. Чтобы выяснить это, понадобился всего один звонок.
Обычный случай. После суда временно перед передачей больного в ведение психиатров, маньяка решили еще денек подержать в тюремной больнице. Но в связи с переполненностью тюремной больницы заключенного психиатрического отделения перевели в общую камеру – буквально на один день. И там он повесился на оконной решетке. Подробностей этого события не знал ни один из шестидесяти обитателей камеры рассчитанной на десятерых. Никто не ведал, как бедняга без посторонней помощи взобрался на трех-метровую высоту, сломав себе при этом ключицу и скулу.
«Наверное, уж очень ему опротивела жизнь», – пошутил заместитель начальника тюрьмы, принявший Лену. Она не стала поддерживать шутливый тон, заметив только, что теперь понимает, почему для проворовавшихся милиционеров существуют отдельные камеры и лагеря.
Второе задание оказалось не столь простым. Отыскать человека, принимавшего роды у Тани Корсовской было очень непросто. Пришлось ехать в командировку в город Муромов.
В половине пятого утра электричка отходила пустая. Но по мере остановок она заполнялась рабочими, едущими с ночных смен заводов и фабрик. Несколько компаний молодых парней и девушек в затрапезных нарядах горланили песни и пили водку, кто из пластиковых стаканов, кто прямо из горлышек. Курить, правда, выходили в тамбур, но блевали порой прямо под кресла.
Один раз вспыхнула драка с битьем бутылок и стекол, но быстро угасла, и остаток пути Лена проделала в относительном спокойствии. Под конец она даже задремала и во сне, как ей показалось, услышала странную беседу. Разговаривали два немолодых человека.
– И вот, я вам скажу, глядя на то, что в нынешней литературе творится, вздумал этот Бурмистров писать роман. И не простой роман, а продолжение романа Достоевского «Преступление и наказание», – говорил голос, который должен был принадлежать сухонькому мужчине с бородкой и в пенсне.
– Да что вы, дружочек мой, вы такое говорите, – запротестовал его собеседник, судя по голосу человек чрезмерно упитанный и страдающий одышкой. – Как же можно на такое покушаться.
– Да-да, а как человек практичный, сначала решил себе издательство найти помоднее, да побесшабашнее. Те его разрекламировали повсюду, а он тем временем романец сбацал: «Преступление без наказания» называется. И начинается сей роман с того, что бедного нашего Родю Раскольникова ни за синь порох на каторгу упекли. Там его воры как мокрушника «короновали», сделали «вором в законе» и он, так сказать всеми Сахалинскими лагерями верховодил.
– Господи, что за ахинея такая! Не было тогда никаких «законников», а были несчастные каторжане, которые мерли там, как мухи, на этих каторгах… За них еще Антон Палыч заступался.
– А я вам так скажу, поменьше бы заступался, побольше бы толку было. Но с Раскольниковым дело дальше обстояло занятное. Бежал он на японской браконьерской шхуне прямиком в Японию, изучил там каратэ, стал мастером десятого дэ… или как там, дана, а оттуда в Америку дёрнул. Грабил там поезда вместе с Джесси Джеймсом, натянул нос Нату Пинкертону, побывал вождём племени команчей, заработал пару миллиончиков на приисках Аляски и вернулся, представьте, в Петербург, так его ностальгия замучала, подлая. А там, представьте себе, Сонечка Мармеладова уже в люди выбилась, бордель открыла для бедных малолетних сироток. И они вместе с ней решают бороться против царской охранки за дело пролетариата!
– Ну, это вы мне любезный, Аникей Севостьяныч анекдотец травите.
– Да нисколько, Сергей Елизарыч, самолично читал сей опус и даже рецензию на него писал.
– Помилуйте, неужто кто-то издал эту пакость?
– Издали, издали. Кто заказали, те и издали, издательство «Ослиус», если память не изменяет. Этот роман, по-моему, и премию литературную получил тем же «Ослиусом» утвержденную, а теперь его экранизировать собираются.
– Не экранизируют, – спросонок заявила Лена и одним глазом глянула двоих почтенного вида мужчин, сидевших рядом на лавочке.
– Вы так думаете? – осведомился обладатель козлиного голоска, оказавшийся к сожалению без пенсне.
– Уверена. Директора Вашего «Ослиуса» притянули за неуплату налогов, а издательство распродается сейчас с молотка.
– Наверное, так и надо, – произнес другой мужчина. – Меньше надо было всякой чуши издавать. Ну а вы, любезный наш Аникей Севостьяныч, какого рода рецензию на сей опус написали и где ее прочесть можно?
– Да… Бог его знает, где ее тиснули, рецензию-то, – промямлил его собеседник, – уж и не помню, кто мне ее заказал. Бурмистров-то ведь всегда считался грамотным, крепким писателем…
– Да никогда он писателем не был… А после того, что вы про него рассказали, гнать его надо из нашего Союза…
– Ну зачем вы так уж сразу?
– Гнать, гнать! И издателей этих лицензий их лишать и всенародно позорить…
– Муромов, конечная станция, всем выйти из вагонов, – пробубнил голос в репродукторе и временное население вагонов потянулось к выходам.
В последний раз Лена ездила в электричках на стажировке в Англии и совсем забыла, что в электричках России отсутствовали туалеты. Эта мысль совершенно измучила ее, даже больше чем сама физиологическая потребность. Но еще больше ее взбесило, когда она убедилась, что обе двери здания красного кирпича, где располагался туалет муромовского вокзала, наглухо забито здоровенными досками крест-накрест. Мужское население поезда совершенно этого не стеснялось, доставало свои причиндалы и справляло нужду на глазах у проходящих женщин. Женщины делали вид, что этого не замечают. Зато в городе строились сразу три церкви – одна деревянная и две каменных. Затем Лена зашла в гастроном, галантерейный магазин и кафе – туалета также нигде не оказалось.
Совершенно остервенев от злости, она прошла по улице и, зайдя в один двор, решительно заколотила в первую попавшуюся дверь.
– Хто там? – ответил голос спросонья.
– Открывай, госбезопасность, – рявкнула Лена.
Дверь открылась на цепочке, и мужчина, стоявший за ней, в испуге уставился на ее удостоверение.
– Открывай немедленно, пока тебе дверь не разнесли, скотина!
Мужчина оторопело открыл дверь, из комнаты вышла женщина в ночной рубашке (было полдевятого утра)
– Лицом к стене, – скомандовала Лена. – Стоять не оборачиваться. Если этот негодяй у вас, вам не поздоровится.
– У нас никого нет, – робко проблеял мужчина.
Она открыла одну дверь, оказалась ванная, другую – то что надо. Приведя себя в порядок, она вышла и спросила:
– Это дом номер семь по улице Красноармейской.
– Нет, – в голос ответили разом муж и жена, – это Вторая Воровская, раньше называлась Красной Армии.
– А Красноармейская – это в другом конце города, – добавила жена. – Только она уже называется Зоновская.
– Можете повернуться, товарищи, – строгим голосом сказала Лена, – это что же у вас все улицы переименовали?
– Ага, Ленинскую на Бандитскую, Правдинскую на Гулаговскую, Большевистскую на Авторитетскую, Свердловскую на Солониковскую, Гоголевскую на Михасевскую, – затараторила жена. – Как у нас этого уголовника, Илюшку Заботина, в губернаторы избрали, он тут все переменял и везде свои порядки лагерные установил.
