Владимир Колычев - Блатные псы
– Перед Ириной Степановной Ваньку валяй, – уточнил Кустарев. – Она тебе уже поверила, поехала к тебе домой, а ты ее там за горло… Зачем?
– Я же сказал, она сама…
– Да нет, это называется, прошла любовь… Новая у тебя любовь, да? Медсестра Алла.
– Имею право.
– А на прошлой неделе в больнице, где она работает, убийство произошло. Один киллер «зачистил» другого. Кто-то этому киллеру наводку дал. Может, эта Алла помогла?
– Да нет, Алла здесь ни при чем! – озадаченно глядя на него, мотнул головой Гаврилин.
– А сам факт «зачистки» тебя не удивляет?
– Э‑э… Я даже не понял, о чем речь…
– Зато мы все понимаем, – взял слово Ожогин. – Работаем, ищем, находим, поэтому все понимаем… Убийство в больнице и пистолет в машине у майора Одинцова – это звенья одной цепи. А ключевое звено в этой цепи зовут Семеном… Как зовут твоего дружка?
– Э‑э… – растерянно промычал Гаврилин.
– Как зовут твоего дружка?
– Ну, Семен…
– Вот видишь, все сходится. Семен, Алла, ты…
– Да я здесь ни при чем!
– А кто при чем? Семен? Алла?
– И Алла ни при чем…
– А Семен?
– Ну-у…
– На твоем дружке три трупа… Даже четыре… Нет, шесть… Шесть – это только то, что нам известно! Шесть – это три пожизненных срока! На Семена, на тебя и на твою Аллу!
– Алла здесь ни при чем! – потерянно повторил Гаврилин.
– Хорошо, два пожизненных срока! На твоего Семена и на тебя!
– Так я ничего не делал!
– Ты Каштанову похитил. Ты ее истязал. Это чистой воды уголовщина, Ванек! – наседал Ожогин. – Это реальный срок. Мы тебя в СИЗО к Лукомору отправим. И сопроводительную дадим, пусть Лукомор узнает, кто его подставлял…
– А Лукомор здесь при чем? Лукомор, он там! – Гаврилин сделал движение рукой, как будто вкручивал в патрон под потолком лампочку. И голову поднял, сопровождая это действие взглядом.
– Где там?
– Ну, не знаю. Я его делами не интересуюсь. Знаю, что есть у нас в Бочарове такой вор в законе…
– Был в Бочарове, а сейчас в тюрьме. Семен твой его подставил. Семен подставил, а спросят тебя. Как спросят, узнаешь. Уверен, мало не покажется.
– Я по этой части точно ничего не знаю… – угрюмо посмотрел в сторону Гаврилин.
– А по какой части знаешь?
– Ну-у… – задержанный обреченно вздохнул и уронил голову на грудь.
– Что ну? Кто Прошника убил?
– Ну, сам я не убивал, – пробормотал Иван.
– А Волхова?
– И Волхова сам не убивал…
– Так и скажи, что не убивал! Если дружок твой убивал, так и говори. Что ты мнешься, как старуха на выданье?
– Да я не убивал… И про Семена не хочу говорить…
– А в тюрьму хочешь? Если правду скажешь, может, и не предъявим тебе за Каштанову. Ты же не убивал ее, нет?
– Нет, не убивал! – Чуть приподняв голову, Гаврилин обнадеженно глянул на Ожогина.
– А на истязание можно закрыть глаза… Ну, если с ней договоришься.
– Ну, можно и договориться…
– Кто Прошника убил?
– Я. – Иван закрыл глаза, словно пытался сдержать слезы. – Фактически я его убил. И Серегу, и Пашу… Семен спросил, я разрешил… Если бы я сказал «нет», ничего бы не было…
– А ты сказал «да»?
– Ну, Серега сам виноват. Не надо было хамить Семену.
– А он ему нахамил?
– Ну, Семен зашел ко мне, а Серега у меня. Ну, мы выпили… За баб заговорили, а Серега на этом деле помешан. Спросил у Семена, сколько у него было баб, тот сказал, что с десяток, а он его на смех поднял. У настоящего мужика, сказал, больше сотни должно быть. Семен ответил, что не в количестве дело, а он его импотентом обозвал… Он когда протрезвел, извинялся, Семен сделал вид, что простил, только потом вспомнил этот случай, когда ему козел отпущения понадобился… Если бы я сказал, что Серегу не надо трогать, он кого-нибудь другого нашел…
– Значит, Прошника Семен убил?
– Ну, не сам…
– А кто?
– Не знаю. Я в его систему не лезу… Может, и сам.
– Но о существовании самой системы знаешь?
– Ну, пришлось узнать. Мы с Семеном просто дружили, когда-то вместе работали. Я и не знал, чем он занимается.
– А чем он занимается? Что ты узнал?
– Ну, Серегу и Пашку не просто так убили!
– Их же майор Одинцов убил!
– Вы же говорите, что нет! – Гаврилин глянул на Ожогина, как на спасательный круг, белеющий где-то вдалеке. И хотелось бы дотянуться до круга, но уже поздно, не дотянуться до него. Слово уже сказано, назад его не заберешь…
– Это мы так говорим. А настоящие убийцы пытаются убедить нас в обратном… Кто убил Прошника и Волхова?
– Я не знаю, мне не говорили…
– Кто подбросил орудие убийства в машину майора Одинцова?
– Я.
Ожогин в легком замешательстве глянул на Кустарева. Он хотел знать, однозначное это признание или очередная порция словесного поноса.
– Разрешил подбросить пистолет или сам подбросил?
– Сам подбросил. Своими руками… А что мне оставалось делать? – задергался Гаврилин. – Семен дал понять, что я много знаю. Сказал, что мне тоже нужно замазаться… Ну, а я жить хотел…
– Жить по правде надо, а ты человека подставил. Очень уважаемого человека. Но если ты действовал не по своей воле… – Ожогин специально взял паузу, чтобы не говорить, на какие поблажки он готов пойти ради стопроцентного, изложенного под протокол и заверенного личной подписью признания.
– Не по своей воле! – приложив к груди ладони, клятвенно заверил Гаврилин.
– И никого не убивал?
– И никого не убивал!
– Ну, с Каштановой мы можем договориться. Значит, только пистолет в машину подложил?
– Да, только пистолет.
– От кого пистолет получил?
– Ну, Семен принес…
– Машину кто открыл?
– Семен и открыл. У него в машине прибор специальный был, радиосигналом открыл. Он открыл, а я пошел…
– Куда пошел, в управление?
– Да нет, мы за Одинцовым ехали. Он домой ехал, возле магазина остановился. Ну, я за ним…
– Сейчас я дам тебе бумагу, ручку, и ты подробно все изложишь. Чистосердечное признание – это как раз та правда, которая тебе сейчас очень нужна. Будет правда, будет и жизнь. Не будет правды… Не позавидую тебе, Иван Дмитриевич, если откажешься от своих показаний… Ты меня понимаешь?
Гаврилин все понимал, поэтому получил шанс – в виде бумаги и авторучки. Только вряд ли чистосердечное признание серьезно облегчит его участь. Он говорил одно, а его подельник мог сказать другое. Вдруг Гаврилин лично убивал своих дружков? И еще он мог участвовать в убийстве Гударева…
Но сам по себе Гударев сейчас волновал Кустарева меньше всего. Главное, доказательства невиновности Одинцова получить.
Ожогин вызвал дознавателя, оставил Гаврилина под его присмотром, а сам вместе с Гришей перебрался в свой кабинет. В их общий кабинет.
Первым делом он позвонил следователю, который занимался убийством Прошника и Волхова.
– Валерий Демьянович? Здравия желаю, Ожогин! Можете нас поздравить, раскрыли мы убийство Прошника и Волхова. Нашли виновного. Сейчас его расколем и узнаем, как все было… Завтра приезжайте, получите в лучшем виде… А Одинцова уже сейчас можно выпускать… Нет, кто конкретно убивал, мы не знаем, это мы выяснять будем… С убийцей пока не ясно, зато мы знаем, кто злополучный пистолет в машину Одинцову подбросил. Да, преступник у нас и во всем признался. Чистосердечное признание строчит… Нет, говорит, что Прошника не убивал. Ни Прошника, ни Волхова… Да, но у него пистолет был, орудие убийства, если на кого-то собак вешать, то на него. На него и вешайте, а нам Одинцова верните. Поздно уже? В СИЗО никогда поздно не бывает, – угрожающе нахмурился Ожогин. – Вы, Валерий Демьянович, в теплой постели спать собираетесь, а почему Одинцов должен в СИЗО мерзнуть? Когда чистосердечное будет? А если мы дальше пойдем? Если вашу личную заинтересованность отроем? Мы ведь такие, мы за Одинцова земной шар наизнанку вывернем… Какая личная заинтересованность? Ну, кто-то же Одинцова подставил, а вы, Валерий Демьянович, под стражу его взяли. А в какое СИЗО Одинцов попал? Там на него криминал наехал… Нечистое это дело, Валерий Демьянович, как бы вам в нем не измазаться… Я угрожаю?! Да нет, я не угрожаю. Я всего лишь предупреждаю… Предвзятость?! Да, предвзятость на предвзятость! Вы Одинцова «закрыли», вы и «открывайте»… Да, прямо сегодня… Будет чистосердечное признание, через час подъезжайте, будет вам признание. Поздно уже? Главное, что для нас не поздно. Мы всю ночь работать будем. Допрашивать будем, выявлять, анализировать. Глубокой ночью глубокий анализ. Чем глубже ночь, тем глубже анализ. Вдруг до вас дотянется? Да не пугаю я вас, Валерий Демьянович. Вы же Одинцова не пугали, вы его взяли и «закрыли», как какого-то уголовника… Вы же допускаете, что сотрудник полиции может быть преступником. Вот и мы и допускаем, что сотрудник следственного комитета может быть нечист на руку. Да, здесь будем. До победного… Будем рады! Ждем!
