Владимир Колычев - Блатные псы
– Никиткин его фамилия, – выдавил из себя Сколков.
– А чего так невесело?
– А чему веселиться?
– Ты знаешь, кто я такой?
– Знаю. «Смотрящий».
– А называют меня как?
– Лукомор.
– А кто за Бочаровым «смотрит»?
– Не знаю.
– А где тебя приняли? – усмехнулся Лукомор.
– Ну, в Бочарове… – пришибленно глянул на него Сколков.
– Что ты там делал?
– Ну, к мужику одному неправильно подъехал…
– Неправильно?
– Неправильно.
– Никиткин в Бочарове живет, знаешь?
– Откуда? Я про него краем уха слышал…
– И то, что Никиткин у Лукомора под ногами путается, не слышал?
– Нет.
В камеру вернулся Жадный. Лукомор глянул на него, качая головой, его информация уже не имела значения.
– Этот человек меня обманывает, – сказал он, кивком показав на Сколкова, – и он должен ответить…
На Марка набросились всей гурьбой. То ли он окончательно утратил веру в себя, то ли братва действительно казалась ему нечистой силой, так или иначе, сопротивления практически не было. Его скрутили, поставили на колени, прижали животом к шконке, кто-то схватил швабру…
Лукомор остановил этот шабаш в самый последний момент, и Сколков с убитым видом вернулся на место. Глаза воспаленные, красные, по щекам текут слезы, в носу хлюпают сопли…
– Ты не мент и даже не «мусор». Ты – полное фуфло, – презрительно фыркнул Елецкий. – Одинцов – да, Одинцов – мент. Его не запрессуешь, он до последнего стоять будет… Он здесь, недалеко, в «бэсовской» камере. Хочешь с ним поговорить?
Сколков опустил голову в медленном кивке. Он хотел в камеру к ментам, его не пугал разговор с Одинцовым. Он, казалось, готов был признаться в чем угодно, лишь бы вырваться из ада, в котором оказался.
– Поговоришь. Если мне все скажешь. Если нет, останешься здесь. На всенощную. А под утро повесишься… Я не шучу.
– Что говорить? – пролепетал Сколков.
– Ты знаешь, кто такой Татарин?
– Ну, я с ним не пересекался, он по другой линии…
– Что вы должны были с ним сделать?
Сколков провел пальцем по своему горлу.
– Как с Веселым?
– Я не знаю Веселого, мы с ним не решали, его без нас сделали. Если бы Татарин не слинял, и его бы без нас сделали…
– Кто бы сделал?
– Ну, есть люди…
– Только не говори, что ты не знаешь этих людей! – Лукомор посмотрел на Сколкова глазами Вия. В этих глазах не было угрозы, только приговор.
– Семен его зовут! – не выдержал Марк.
– Фамилия?
– Нестроев.
– Где живет?
– В Бочарове у него дом… Улица Железнодорожная… Он сам из Бочарова…
– С Никиткиным знается?
– Да, конечно. Они еще со школы знакомы…
– Даже так?
– Семен у Леонида Афанасьевича еще со школы в «шестерках» ходил. Мне сам Леонид Афанасьевич сказал, что нет у него преданней человека, чем Семен.
– Зачем он тебе это сказал?
– Ну, этот Семен со странностями.
– Например?
– Леонид Афанасьевич предлагал ему бизнес, положение в обществе, а он не захотел. Дом у него так себе, одевается, как чушок, машина стремная, обычная «Каптива»… И дружки у него такие же зачуханные…
– Что за дружки?
– Я не знаю, я с его дружками не бухал.
– А кто бухал?
– Ну, Семен и бухал.
– Одинцов каких-то «бухарей» завалил?
– Чего не знаю, того не знаю, меня уже «закрыли», когда это было.
– А кто знает? Кто Одинцова мог подставить?
– Ну, не знаю…
– А меня кто подставил?
– Ну, через Семена все шло, – вздохнул Сколков.
– А ему кто отмашку дал?
– Ну, не знаю…
– Чего ты не знаешь? Все ты знаешь! – разозлился Лукомор.
– Ну, может, Никиткин…
– Так и скажешь, что Никиткин!
– Кому скажу? – захлопал глазами Марк.
– Следователю скажешь!
– Так не ставил мне Никиткин задачу. Семен ставил. Он подъехал ко мне, сказал, что нужно сделать.
– А ему кто задачу ставил?
– Ну, понятно кто! Но я же не видел, не слышал…
– Разберемся, – успокоился Лукомор. – С Семеном твоим разберемся. Возьмем его и разберемся. Если он расколется, твое счастье. Если нет, мы с тебя не слезем…
Лукомор записал адрес, поднялся и вышел из камеры. В тот же час Марка перевели в камеру для «бэсов», к Одинцову.
Глава 18
Шов действительно разошелся, и пришлось возвращаться в больницу. Юля заставила это сделать. Сначала она «села на уши» самому Грише, затем принялась за Ожогина. Впрочем, Юра даже не сопротивлялся.
Рану обработали, подшили, наложили повязку, а больного закрыли в палате. Юля лично взялась охранять Кустарева, но удержать его не смогла.
Ожогин сработал четко – грамотно устроил засаду и гладко, без эксцессов повязал Ивана с его дружком. Оказывается, они ездили в больницу, за машиной Каштановой. Сначала женщину к себе в дом заманили, а затем и машину ее пригнали. Зачем они это сделали, предстояло выяснить.
Ожогин отправил задержанных в управление, где их раскидали по камерам. Кустарев нашел Юру в помещении для допросов. Тот усмехнулся, глянув на него, дескать, какой неугомонный, но ничего не сказал. Жестом показал на свободное место за соседним столом и приступил к допросу:
– Гражданин Гаврилин, зачем вы связали гражданку Каштанову?
– Она сама попросила, – нагло усмехнулся белобрысый Иван.
– Такими вещами не шутят, – сурово глянул на него Ожогин.
– Это не шутка, это ролевая игра. Любит она это дело.
– Я еще раз говорю вам, такими вещами не шутят.
– А я говорю вам, что это не шутка. Слышали про садо-мазо?
Ожогин медленно поднялся со своего места, с угрожающей неспешностью приблизился к задержанному. Гаврилин вжал голову в плечи в ожидании удара. Юра не производил впечатления своей комплекцией, но в его поджаром теле чувствовалась упругая, хлесткая сила. Он действительно мог ударить очень больно.
– Зачем вы связали гражданку Каштанову?
– А если она на меня с кулаками бросилась? Что мне оставалось делать?
– Зачем вы поехали в больницу за ее машиной?
– Ну, чтобы успокоить ее.
– Я разговаривал с гражданкой Каштановой, она сказала, что вы собирались ее убить.
– Не могла она вам этого сказать.
– Она должна была пропасть бесследно. Вместе с машиной, – сухо, монотонным голосом чеканил Ожогин.
– Кто вам такое сказал?
– Почему вы просили ее не говорить о Прошнике и Волхове?
– А потому, что Серегу и Пашу убили! А вдруг ваш бешеный майор убил бы и меня?
– За что?
– Ну, Серега же говорил про меня. Будто я с ним в сауне был, а жена вашего майора там на столе танцевала. Не было ничего такого!
– Зачем же Прошник об этом сказал?
– Да с головой у него проблемы! И ваш майор хорош! Нашел кому поверить! – Гаврилин эмоционально развел руками.
Ожогин отреагировал на это, как больной на голову боксер, который бьет во все, что открывается для удара. Он дернулся, будто собираясь нанести удар, и Гаврилин так же резко подался назад, пытаясь защититься.
– Спокойно, Иван Дмитриевич, спокойно! – Юра быстро схватил его за плечо, удержав от падения.
– Ну, вы тоже… Ну, это, того… – в смятении пробормотал Гаврилин.
– Майор Одинцов не поверил Прошнику и убивать его не ездил. И пистолет ему подбросили.
– Да?! Ну, я не знаю! – отвел глаза в сторону задержанный.
И Ожогин это заметил. Он схватил Гаврилина за лицо и потребовал:
– В глаза смотреть! Кто подбросил пистолет?
– Что вы себе позволяете? – возмущенно замахал руками белобрысый, но даже не попытался оттолкнуть от себя Ожогина.
– Кто подставил Одинцова? Смотреть в глаза!
– Я не знаю!
Ожогин стремительно отстранился от Гаврилина, вернулся на свое место, провел пальцами по пиджаку, оправляя полы.
– Извините, Иван Дмитриевич, нервы. Негативная реакция на ложь… – У него вдруг задергалась щека и еще он часто заморгал одним глазом.
– Что это с вами? – встревоженно глянул на него Ванек.
– Говорю же, реакция на ложь. Это сейчас пройдет… – Правая рука у Юры резко поднялась вверх, и он, так же порывисто, схватил ее левой. – А может, и не пройдет…
– Иван Дмитриевич, у Юрия Васильевича контузия, – с непроницаемо спокойным лицом, без тени юмора во взгляде произнес Кустарев. – Пулю из головы удалили, а ненависть к бандитам осталась.
– Я не бандит! – растерянно глянул на него Гаврилин.
– Вы не бандит, вы просто убийца. Расскажите, как вы убили Прошника и Волхова.
– Я не убивал!
– Кто подставил майора Одинцова? – спокойным, тихим голосом спросил Ожогин.
– А его подставили? – с жалким видом проговорил Гаврилин, с опаской глядя на него снизу вверх.
– Я понимаю, что ты Ванек, но Ваньку ты перед Манькой валяй, нам тут этого не надо.
– Перед Ириной Степановной Ваньку валяй, – уточнил Кустарев. – Она тебе уже поверила, поехала к тебе домой, а ты ее там за горло… Зачем?
