Владимир Гриньков - Король и Злой Горбун
– Бизнес – это занятие для нищих духом, – сказал Гончаров. – Для тех, кто не способен мечтать, кто не видит перспективы.
Его гость, наверное, тоже не видел перспективы, потому что вдруг поскучнел, но Гончаров этого, казалось, даже не заметил. Он держал в руке рюмку с коньяком и задумчиво смотрел вдаль, прозревая там, вдали, что-то такое, чего не видел его собеседник.
– Степа! – с чувством сказал Сергей Андреевич. – Давай выпьем за людей, о которых никто не знает. А они тем не менее делают свое нелегкое дело – там, – махнул рукой, указывая куда-то за стены ресторана, – далеко от нас. Благодаря этим людям мы можем спокойно жить и трудиться, когда-нибудь о них напишут книги.
Гость ничего не понял, кроме того, что и Серега Гончаров, его давний дружок, имеет отношение к этим таинственным героям, и на всякий случай согласно кивнул. Они выпили. Коньяк оказался хорош.
– Так это все – для тебя? – Степан Николаевич повел рукой вокруг, имея в виду то самое «спецобслуживание», о котором ему сообщили на входе.
– Для нас, – поправил его незаносчивый друг детства. – Для нас с тобой, Степа. Ты-то как?
– Я – никак, – сообщил Степан.
Прямо-таки потух. Жизнь не удалась. Пятьдесят лет, время подводить первые итоги, а за душой оказывается – ничего. Пшик!
– Что такое, Степан? – озаботился Гончаров. – Плохо жил, да?
– Не то чтобы плохо…
– Ну-ну, рассказывай!
– Серо как-то. Неуютно. Да ты и прав, наверное, плохо! Плохо жил!
Гончаров потребовал подробного отчета. В следующие пять минут он узнал, что Степан Николаевич несколько сгустил краски. У него, оказывается, было двое детей и двое же внуков. Последние десять лет он трудился в одном из учреждений Академии наук и имел докторскую степень. Три года проработал в Австралии, читая там лекции, и вернулся по собственной воле, соскучившись по березкам. Были изданы две его монографии и опубликовано несколько десятков статей.
– Так в чем же дело? – спросил озадаченный Гончаров. – В чем проблема?
– Ни в чем, – ответил посмурневший Степан Николаевич. – Плохо – и все дела!
Гончаров откинулся на спинку стула. У него был вполне сочувствующий взгляд, но где-то там, в глубине этого взгляда, угадывались насмешка и тщательно скрываемое торжество. Ничто не может так возвысить человека в собственных глазах, как лицезрение чужих неудач, пусть даже и не вполне настоящих.
– М-да, – протянул Сергей Андреевич. – Серость будней заедает.
Он кивнул, подтверждая, что способен понять своего собеседника.
– Мне это чувство незнакомо, но понять тебя могу. Вроде бы успех, вроде бы люди уважают, но – что-то вот так свербит внутри.
Гончаров говорил будто с затаенной печалью. Как он играл, черт побери! Какой талантище пропадал! Я знал его прежнюю жизнь, но сейчас, глядя на него, готов был поверить, что мое знание было ненастоящим. А настоящий Гончаров – вот он, передо мной, многое повидавший, значительный и уверенный в себе.
– Мы часто ошибаемся, – продолжал Сергей Андреевич. – Там, в самом начале пути. Когда решаем, кем быть и для чего жить. Хотим как можно быстрее стать взрослыми, строить карьеру, бороться, пытаясь чего-то достичь. И в математически просчитанной четкости своих стремлений и поступков теряем – что?
– Что? – как эхо отозвался его собеседник.
– Мечту! – ответил Гончаров. – Задор и безрассудство молодости! Самих себя!
Он говорил так уверенно, что Степан Николаевич все больше и больше сникал, понимая, что речь сейчас не о Гончарове, а о нем, об эфемерности его успехов, об этой диссертации, которую он защитил и которая никому, кроме него самого, честно говоря, не нужна; о его работе, которая именно работа – ради куска хлеба, но никак не полет мысли и не воспарение духа; обо всей его жизни, о которой и вспомнить-то ничего хорошего нельзя.
– А я плюнул на все. Еще тогда, в молодости, как только из армии пришел. Решил, что ничего мне не надо – ни достатка, ни благ каких особых. Лишь бы послужить стране.
Его взгляд затуманился. Он поджал губы, и лицо приобрело несколько суровое выражение. Степан Николаевич смотрел на своего собеседника с нескрываемым благоговением.
– И, знаешь, я доволен своей жизнью. Хотя ни денег не накопил, ни квартирой в центре не обзавелся. – А взгляд Гончарова все больше и больше туманился. – Да и ни к чему мне это все. В других местах я бываю чаще, чем в Москве, и уже не разберешь, где мой дом. – Встрепенулся. – Но Родина – здесь!
Взгляд горел. Лицо раскраснелось. Он был красив красотой человека, твердо знающего, для чего живет.
– Риск – ничто! Опасность – ничто! Лишь бы страна родная жила спокойно!
– За тебя! – воодушевился и Степан Николаевич, подняв наполненную коньяком рюмку. – За твою работу! За твое мужество!
– А что ты знаешь о моей работе? – будто даже насторожился Гончаров.
– Знать не знаю, но догадываюсь, – многозначительно и понимающе улыбнулся его собеседник. – Будь спокоен, Сергей, я – могила!
И даже палец к губам прижал, демонстрируя, что на него можно положиться.
– Не может быть, чтоб знал! – продолжал волноваться Гончаров.
– Я же сказал – никому! Никогда! Ни при каких обстоятельствах! Давай лучше выпьем!
Выпили.
– А что, слух какой-то обо мне прошел, да? – почему-то шепотом осведомился Гончаров.
– Да нет, Сергей, это я сейчас только догадался.
– О чем?
– О твоей работе.
– И кто я, по-твоему?
Степан Николаевич придвинулся к собеседнику так близко, что они теперь почти касались лбами, и только тогда почти неслышным шепотом произнес:
– Ты из тех, кого называют «бойцами невидимого фронта».
Он отстранился столь стремительно, что было видно – испугался собственных слов.
Вот это был звездный час Гончарова. Пик торжества. Тот момент, ради которого, кажется, все им и затевалось.
– Ты ошибаешься, – сказал он и сделал многозначительную паузу. – Все намного серьезнее.
Я видел, как у Степана Николаевича поползли вверх брови. Более серьезного дела, чем борьба на «невидимом фронте», он себе не представлял. И теперь лихорадочно просчитывал варианты. У него явно ничего не складывалось, и Гончаров пришел ему на помощь.
– Я космонавт, Степа.
Пауза. Изумление исказило лицо Степана.
– Но не обычный космонавт, Степа.
Сознательно выдерживает паузу, растягивая удовольствие.
– Я из секретного спецотряда. Отряд называется «Марс».
Степан Николаевич замер и перестал дышать, пытаясь постичь смысл услышанного. Длиннющая пауза – в целую вечность. И наконец – вопрос:
– Марс? Тот самый?
– Тот самый, – подтвердил Гончаров. Приблизился к собеседнику и сказал, понизив голос: – Мы уже на Марсе, Степан. Россия имеет там несколько баз. Но только – тс-с-с!
Человек, которому секунду назад сообщили сногсшибательную новость, некоторое время пребывает в таком состоянии, когда может качнуться в любую сторону – или во всеотрицающее неверие, или в столь же безоговорочную веру, и тут самое главное – успеть выложить перед ним козыри, закрепить успех, и понимание этой несложной, в общем-то, хитрости тут же продемонстрировал Гончаров. Достал из внутреннего кармана пиджака несколько цветных фотоснимков и протянул их своему собеседнику.
На снимках был какой-то фантастический пейзаж. Красноватая пустыня убегала вдаль, к самому горизонту. На переднем плане стоял человек в костюме космонавта. Сквозь стекло скафандра можно было без труда опознать улыбающегося Гончарова. Немного в стороне виднелся странного вида агрегат на колесах, отдаленно напоминающий луноход.
– Мы там с девяностого года, – сказал Гончаров. – Восемь поселений, полторы тысячи человек. Данные секретные.
– Да-да, я понимаю, – поспешно пробормотал его собеседник.
Тут как раз в числе прочих обнаружилась фотография, сделанная явно не на Марсе. Президент России вручает Гончарову Звезду Героя. А тех звезд на груди у Гончарова не одна. Степан Николаевич пересчитал, шевеля губами. Шесть. Не поверив, пересчитал заново. Все-таки шесть. Изумленный, он поднял голову. Окончательно поверил, и оттого его потрясение стало совсем уж глубоким. Перед ним сидел дружок его детства, беспутный в прошлом Серега, которого родители нещадно драли за всяческие мальчишеские выходки. И вдруг выяснилось, что из хулигана и двоечника вырос шестирежды… нет, шестикратно… нет, не так… а как?.. тьфу, черт!.. в общем, шесть раз Герой России. По прежним временам шесть раз Герой Советского Союза. Звезд больше, чем у Жукова. Больше, чем даже у Брежнева. Степан Николаевич явно лишился дара речи. А Гончаров держал марку. Ничего не говорил, только смотрел на собеседника со значительностью и теплотой во взгляде.
– Ах ты! – постепенно возвращался к жизни Степан Николаевич и качал головой, будто кукла. – Смотри-ка! Ай да Серега! Ай да молодец!
Его путь из трясины потрясения к действительности занял долгих пять минут. Когда он вновь обрел способность хоть что-то воспринимать, Гончаров воспользовался моментом, чтобы просветить своего собеседника.
