Дмитрий Черкасов - Записки Джека-Потрошителя
Тик и сам смущен — он живет в соседнем доме и не раз выпивал с Джоном Пайзером по кружке пива. Теперь ему приходится отвести старого приятеля в участок. На основе ряда свидетельских показаний Джона Пайзера обвиняют в том, что он и есть тот самый жуткий Кожаный Передник, что грабит проституток Ист-Энда.
— Давай тихонько дойдем до участка! — предлагает Тик. — Если кто-нибудь решит, что ты Потрошитель, то в мгновение ока соберется толпа, и тебя просто растерзают!
Пайзер уныло соглашается. В эти дни даже мелкого воришку, задержанного за кражу карманных часов, пресса спешила объявить монстром, убивающим женщин в Уайтчепеле, так что сержант ничуть не преувеличивает опасность.
И вот они на пару направляются к участку на Леман-стрит. Еврей Пайзер и бывший деревенский констебль Уильям Тик, который два года назад перебрался в Лондон и до сих пор не привык к здешней жизни. Двумя днями раньше — восьмого сентября — он охранял тело Энни Чэпман в мертвецкой, а после осматривал Хэнбери-стрит, где полиция искала следы Потрошителя. Тик хорошо осведомлен о том, что творится в Уайтчепеле, и все происходящее, включая арест Пайзера, кажется ему каким-то жутким кошмаром.
В тот же день, десятого сентября, Его Высочество возвращается в столицу после поездки по стране.
— Я уверен, что Эдди недолго пробудет здесь, — говорит Сикерт. — Наша королева, похоже, твердо решила отвлечь его от любовных похождений.
Дарлинг согласно кивает. Оба джентльмена идут по Коммершл-роуд. Сикерт пригласил американца на прогулку, чтобы познакомить его, как он выразился, со «своим Лондоном». Тем Лондоном, который практически неизвестен жителям западных и северных окраин города. Дарлинг не стал отказываться. Ему и в самом деле интересно взглянуть на места, откуда художник, по его собственному признанию, черпает вдохновение.
Ист-Энд производит мрачное впечатление на неподготовленного зрителя — грязные улицы, бедность, угольная пыль на стенах домов, ругань, пьянство, проституция. Впрочем, жителям Ист-Эндаэти улицы не кажутся ужасными. Они привыкли ко всему с рождения. Включая запах.
— Идемте, идемте! — Сикерт указывает по дороге то на одну, то на другую местную достопримечательность. — Чувствуете этот аромат? Он доносится с бойни. Это запах смерти, Дарлинг! Многим он кажется омерзительным, но вы должны попробовать найти очарование и в этом запахе. Если вы согласились на мою маленькую экскурсию, то вы должны принять мои условия — помните, я говорил вам об этом в самом начале?
Его ноздри раздуваются. Он действительно наслаждается тошнотворным тягучим запахом крови, словно какое-то мифическое чудовище.
— Вы уверены, что здесь безопасно?
— Бог мой, конечно же, вы в безопасности! Я ведь рассказывал, что брожу здесь даже по ночам. Не буду уверять, впрочем, что это совершенно лишено риска. Но ночью город выглядит иначе, и, если вы когда-нибудь отважитесь на ночную прогулку, я охотно буду вашим проводником. Когда стемнеет, все изменится, — продолжает Сикерт, и голос его звучит весело. — Помните, как в детстве вы боялись темноты? В ней всегда таилось что-то опасное, что не может существовать при свете.
Гарольд Дарлинг пожимает плечами в ответ.
— Может быть, вы не поверите, но я никогда не боялся темноты! Даже в детстве.
Они выходят на набережную. Писатель, говоря по совести, предпочел бы другой маршрут — над Темзой дует пронизывающий ветер, но Сикерт настаивает, и Дарлинг решает не спорить. Уолтер шагает бодро, оглядывая берега блестящими глазами, ветер треплет его волосы.
— Мне показалось, что вы будете рады… — начинает художник, но его слова заглушает грохот проходящего мимо поезда. Они недалеко от железной дороги — рельсы проложены в желобе, огражденном с обеих сторон кирпичной стеной. Сикерт досадливо машет рукой и провожает взглядом столб черного дыма. С другой стороны на реке пыхтит паровой катер. Здесь повсюду глаз натыкается на приметы цивилизации, и разве что небо покуда свободно от них. Человек еще не научился летать подобно птице, и между облаками и Темзой парят только чайки; они пронзительно кричат и ловят крыльями восходящие потоки воздуха.
Тем не менее именно здесь и сейчас Дарлинга на мгновение охватывает странное ощущение безвременья. Эта река так же несла свои темные воды и две тысячи лет тому назад, когда римские легионы попирали ее берега… И запах крови принесенного в жертву Юпитеру быка был точно таким же, как и на бойне в Лондоне конца XIX века. Ощущение безвременья усугубляется воспоминанием об убийце из Уайтчепела, от преступлений которого веет средневековым варварством.
— Мне казалось, — повторяет Сикерт, — что вы будете рады выйти к реке. Кстати, посмотрите… — Он протягивает руку в сторону катера: — Кажется, они выловили утопленника!
Констебль на катере (издалека, с набережной, видно, как тускло поблескивает звезда на его шлеме) и в самом деле подтаскивает к борту багром что-то похожее на короткое бревно.
— Как они бесцеремонны с беднягой! — замечает художник. — Каждый день их вылавливают из Темзы и в большинстве случаев считают самоубийцами. Это забавно, знаете ли, — в старину любая смерть попадала под подозрение, и человек, нашедший мертвое тело, чаще всего старался убраться от него поскорее. Ведь его могли обвинить без всяких доказательств, особенно если у него не было денег расплатиться с коронером. В наше время все переменилось, зато преступление стало гораздо легче скрыть… Оглушите человека и сбросьте его в воду — наши бравые констебли даже не обратят внимание на шишки и синяки! Вам даже не нужно стараться спрятать труп! Впрочем, если вы не поленитесь положить в карманы убитого несколько камней, то его обнаружат позднее, когда он уже начнет разлагаться; камни же послужат доказательством того, что ваша жертва добровольно рассталась с жизнью. Клянусь вам, Лондон — рай для убийц, и недавние события — блестящее тому доказательство!
У другого от этих речей, вероятно, побежали бы мурашки по коже. Но Дарлинг провел в компании Сикерта достаточно долгое время, чтобы привыкнуть к его образу мыслей. Они покидают набережную и углубляются в переулки, где Сикерт ориентируется так же хорошо, как летучая мышь в лабиринте своей пещеры.
— Знаете, где мы сейчас? — вскоре спрашивает он спутника с усмешкой, словно предлагая очень интересную загадку.
Дарлинг осматривается, но поблизости нет ни одной таблички с названием улицы. На первый взгляд, она не отличается от десятка тех, что они уже посетили; впрочем, он отнюдь не удивится, если у нее и вовсе не окажется имени.
— Какой вы, оказывается, сноб, Дарлинг! — наигранно возмущается Сикерт. — Между тем у этой улицы своя и причем очень примечательная история. Это… Бакс-роу!!!
— Потрошитель! — осеняет литератора. — Вы поэтому и привели меня сюда?
— Да, я решил, что вам это должно быть интересно. Посмотрите!
И он указывает на высокие деревянные ворота в кирпичной ограде, мимо которой они проходят. Как объясняет Сикерт, именно здесь и нашли тело несчастной проститутки.
— Полли Николе… Кстати, вы знаете, почему эта улица называется Бакс-роу? Когда-то здесь был пруд, правда, я не знаю, где именно; так вот, добрые лондонцы частенько испытывали в нем особ, подозревавшихся в колдовстве. Их связывали крест-накрест — большой палец левой руки к большому на правой ноге, и наоборот. А затем бросали в воду, поскольку считалось, что вода не примет того, кто знается с дьяволом! Ну а невиновный должен был пойти камнем ко дну. На всякий случай, подозреваемых обвязывали веревкой; кажется, некоторым бедолагам удалось даже выжить после такого купания… Старые добрые времена, а?
Он заговорщицки улыбается.
— Дакинг-Понд-Роу! Улица пруда для купания. Название сократилось до Дакс-роу, а потом превратилось в Бакс-роу.
— Любопытно, — Дарлинг внимательно изучает улицу и дома.
— Потом я покажу вам одно местечко на Темзе, — обещает Сикерт, — где в старину казнили пиратов. Их вешали возле реки, на линии отлива — так, чтобы носки почти касались воды. Считалось, что зрелище гниющих трупов должно предостеречь моряков, которым могло прийти в голову заняться разбоем.
— Любопытно, что вы об этом заговорили, — подхватывает Дарлинг. — Знаете, Джеймс Брэдли — мой родственник по материнской линии — был потомком Джона Дженнингса, капера, который плавал в Атлантике во времена Якова Первого.
— Вот как?
— Да, когда король запретил каперство, Дженнингс получил лицензию у голландцев. В конце концов, он сдался ирландским властям и, согласно условиям амнистии, оставил при себе всю награбленную добычу. То же самое сделал и Брэдли. Так что состояние моей семьи начиналось с денег, награбленных пиратами! Но, в конечном счете, именно благодаря им — почти триста лет спустя — я могу позволить себе купить дом в Лондоне.
