Алексей Иванников - Хорёк
Ну, в зоне всё оказалось как в пионерском лагере, только для взрослых мужиков. За этими мужиками, правда, глаз да глаз был нужен: сами понимаете, какой контингент там ошивался! Разумеется, до сегодняшних моих соседей далеко им – там же не мокрушники сидели какие-нибудь – но всё равно вначале мне пришлось очень непросто. Пока не прошёл я обряд прописки и получил хоть какой-то статус: об меня все ноги вытирали. То есть можно было и не стараться тогда, не отвечать на каверзные вопросы с подъёбами и подковырками: но тогда бы как я получил известность и признание в будущем: я бы так и остался простым «мужиком», ни на что не претендующим и тихо сопящим себе в две дырки.
Главным там оказался Макар: не вор в законе, но чел всё равно авторитетный. Свояк, по-моему. Я слышал: несколько лет назад грохнули его, не знаю уж кто – менты или конкуренты, но в любом случае жаль. По специальности он вроде домушником был, главное же то, что мужик он был хороший. Смейтесь-смейтесь, что такого смешного я сказал: даже не понимаю. Думаете: если человек – вор, то он обязательно должен быть гнидой? Ничего подобного! Общаясь в той же зоне с разными людьми, и знакомясь уже после с отсидевшими или ни разу даже не попавшимися коллегами по цеху, я могу точно сказать: если исключить убийц, маньяков и некоторых других откровенно преступных типов: уголовники мало отличаются от обычных людей. То есть почти ничем.
Неужели вы в самом деле думаете, что человек, официально получивший срок, должен в чём-то отличаться от остальных?! Вы ведь диссертацию пишете, так что должны бы всё-таки понимать, что официальное наказание – условность, которую применяют к одним людям, сделавшим что-то, и не применяют к другим, хотя эти другие могут быть намного виновнее. Укравший тысячу сядет, а укравший миллиард: станет богатым человеком. Я не скажу, что уважаемым, нет, если только в своей среде, в компании таких же жуков-навозников, тайно похваляющихся масштабами наворованного. Хотя называться добыча будет не украденным – это же статья! – правильнее всего называть её подаренным высшими силами. За что? За неоспоримые достоинства, проявляемые имяреком в течение всей жизни, за ум, находчивость и прогрессивность. Что смеётесь: именно так это сейчас и преподносится, если же говорить серьёзно, то не вижу я границы между обычными людьми и преступниками. Героин – наркотик? Наркотик! И всех причастных к его продаже сажают? Сажают! Но ведь чай и кофе – тоже наркотики, так почему же они валяются в каждом киоске, а продающие и потребляющие их считаются порядочными людьми?!
Так что просто гигантская куча условностей окружает криминальный мир, делая его очертания такими зыбкими и неопределёнными, что обычный человек, встретив урку на улице, почти никогда не поймёт, кто перед ним. У вас вот есть, к примеру, машина? Есть? Замечательно. Так вот, выезжаете вы, например, однажды из дома – по делам, не просто так – и отказывают у вас, к примеру, тормоза, причём в людном оживлённом месте, и давите вы парочку беспечных неудачливых обалдуев. А в результате что? В результате вы становитесь уголовником, кормите годика три мошкару в холодных северных лесах, и, вернувшись домой, обнаруживаете: что всё, что имелось до того, исчезло, и надо начинать жизнь заново. Хорошенький сценарий я вам представил?
Так что не зарекайтесь, любой может оказаться в таком положении, и вы тоже, и уже вас тогда будут опрашивать – а чем урка отличается от обычного человека? Чем-чем: тем, что провёл некоторое время в условиях, мало приспособленных для нормальной жизни, как это случилось со мною тогда. Жизнь, скажу честно, была там собачья, за исключением жизни некоторых, внедрившихся уже в криминальную среду и ставших профессионалами. Но на меня, разумеется, их привилегии не распространялись: начинающий только свою карьеру мелкий карманник не мог рассчитывать там на что-то особое. А вначале я вообще был «чёртом»: ну, замызганным таким побирушкой, поди-подай-принеси. Работа в зоне имелась, часть лагерников валила лес, а другие этот лес уже в зоне обрабатывали, делали из него всё что можно. Сами понимаете: какой из меня лесоруб, я был пристроен в одном из столярных цехов, убирал мусор и занимался прочей ерундой. Не самая пыльная работа, но и не самая хлебная – мягко говоря – так что разжиреть там было невозможно. Мать же за полтора года лишь два раза слала мне посылки: куда ей с её тощей зарплатой было снабжать меня разносолами! Да и то: большую часть тут же отбирали, сначала менты, а после блатные, так что жизнь у меня была совсем не сахар.
Ну, распорядок дня вы, наверно, знаете: ранний подъём, ранний отбой, ходьба строем, чуть что не так – штрафы и наказания. Я ещё удачно прописался: а устроившие мне опрос гопники долго ещё смеялись над моим прозвищем, которое я выбрал сам себе и с которым сжился и сроднился. Тоже мне нашлись звероводы – «Хорёк» им не понравился! Но потом я показал себя в деле: незаметно вытащенный у одного из сидельцев платок убедил их в высокой воровской квалификации: платок я тут же, разумеется, вернул, а в качестве поощрения мне тут же один из умельцев нарисовал на плече мадонну с младенцем: знак причастности к общему делу и судьбе.
Ну, разумеется я рассказал о своих способностях, проявившихся так рано и независимо от воли и желания. Наследственность ведь никуда не спрячешь и не денешь, что было вложено – то и получится! История про исчезнувшего родителя, от которого до меня дошло только имя – Сергей – вызвала сочувствие, так что больше ко мне никто не приставал, и место в бараке мне досталось пусть и не самое удобное, но и не там, куда сплавляют самых последних отщепенцев и неудачников.
А с Макаром – смотрящим по зоне – я даже наладил отношения. Он был намного старше и как раз мне в отцы годился, так что моя история произвела на него впечатление. Ну, про растворившегося на просторах родителя. Потом он однажды проболтался, что сам был таким же: семьи же, как у правильного вора, у него никогда и не было, во всяком случае он явно хотел стать вором в законе и делал всё нужное для этого. Так что вторая половина срока прошла легко: меня уже никто не трогал, и на работу тоже особо не гоняли, так, если хотел, то шёл сам, и я по-тихому продолжал оттачивать своё уже немаленькое мастерство.
Ну вы ж понимаете: любая ручная профессия требует повторения и тренировки, особенно такая тонкая и деликатная. Вытащить незаметно кошелёк из кармана, распотрошить закрытую наглухо сумку, срезать затейливо болтающиеся украшения и унести поспешно ноги, чтобы тебя не вычислили и не поймали: за всем этим стоит большая серьёзная работа. Это ведь не кистенём на большой дороге махать: там просто доказываешь человеку, что ему станет плохо, если не отдаст он ценные предметы, только ведь человек тебя запомнит и настучит, и если числится за тобой большая цепь подобных подвигов – уже описанных и занесённых в ментовские скрижали: то ведь рано или поздно поймают тебя и вломят на полную катушку, заставив надолго позабыть вольную шальную житуху!
Не, от таких умельцев я старался держаться подальше: всё равно научить они ничему не могут, а свяжешься с ними: потом и не развяжешься. А вот опытный матёрый карманник: совсем другое дело. В моём бараке имелся как раз один такой, и после прописки – когда у меня появилось время – я постарался наладить с ним контакт.
Мужик он был довольно пожилой и хорошо поживший: ему уже стукнуло пятьдесят, отбывал же он всего лишь второй или третий срок, выписанный за мелкое дельце, высосанное почти из пальца. Подделка документов и ещё какая-то шелупонь, просто по-другому его взять не смогли. Вот это был профессионал! Он не слишком-то делился секретами и опытом с посторонними, но однажды, я слышал, смог при шмоне выйти сухим из воды. Ну, играли в бараке в карты, что, сами понимаете, строжайше запрещено, и кто-то стукнул об этом, так вот: хоть карты и не покидали комнаты, но оперы их так и не нашли. Просто тот мужик в начале шмона засунул колоду кому-то из оперов в карман, а потом – в конце – так же незаметно достал, оставив их в дураках. За ним числились и другие подвиги: он удачно совмещал щипачество с шулерскими делами, и работал в поездах, особенно на юге. Обчистить какого-нибудь отпускника, мирно расслабившегося в предвкушении тёплого моря, наколоть любителя азартных игр, не подозревающего о такой близкой опасности, проверить содержимое дорогих сумок и чемоданов: это была его основная работа и профессия, с которой, я не сомневаюсь, он справлялся легко и непринуждённо.
Ну, он был ещё и красив, и бабы на него тоже вешались, совершенно не понимая, что интересны ему не они, а содержимое их сумок и кошельков, с которым они расставались и добровольно, и вынужденно. Хотя, как я понял, ни одна из них на него так и не настучала: вот такой он был дамский любимец!
Что же касается моих с ним отношений: то кое-чему он всё-таки научил. Не хотел он, правда, делиться секретами, но когда однажды меня допустили к игре в карты, то он выдал пару тайн. Я ведь в этих вещах почти не разбирался – ну карты и карты, обычная игра! – но при определённой ловкости рук и без особого практически мошенничества можно их тоже поставить себе на службу.
