Алексей Иванников - Хорёк
Что же касается моих с ним отношений: то кое-чему он всё-таки научил. Не хотел он, правда, делиться секретами, но когда однажды меня допустили к игре в карты, то он выдал пару тайн. Я ведь в этих вещах почти не разбирался – ну карты и карты, обычная игра! – но при определённой ловкости рук и без особого практически мошенничества можно их тоже поставить себе на службу.
А надо просто коготками определённые зарубки делать: на рубашке и по краю. Выбрав в начале игры несколько ключевых карт, можно их так обозначить, что ты постоянно будешь видеть их, имея же такое преимущество сделать лоха: дело техники.
Так что играть в карты я с ним больше не садился, тем более что срок уже заканчивался, и нарываться на неприятности не хотелось. Да, до карцера у меня, кстати, за полтора года дело ни разу не дошло – я ведь был послушным зеком. А уж когда подоспело время: вообще стал тише воды, ниже травы. И когда меня провожали на волю: простились по-доброму, несмотря на то, что с блатными у меня тоже отношения были уже налажены.
То есть я сам уже стал своим в этой среде – вы не думайте, такие наколки просто так не рисуют! – и обратиться в случае чего нашёл бы к кому. Хотя такие связи я решил поберечь на крайний случай, а для начала восстановить то, что уже имел. Хотя нет: сначала я сделал совсем другое: надо ж было рассчитаться за те подлянки, что мне устроили. То есть с соседями по квартире, явно перебравшими через край, и со школой, точнее со школьной директрисой, топившей меня на суде.
Ну, с директрисой получилось просто: она ездила на машине, на мерседесе, так вот я её «мерину» все шины пропорол и ещё пару зарубок гвоздём поставил. Разумеется, когда вокруг было тихо и спокойно, и никто не смог бы увидеть и опознать меня. То-то она должна была удивиться: но ко мне по данному поводу никто не приставал, так что список врагов и недоброжелателей у неё был, видимо, так велик, что меня даже потенциально не заподозрили.
С соседями же вышло по-другому: я обдумывал самые разнообразные планы мести, но потом подумал: если меня поймают, они мне жизни не дадут, а если я совершу что-то серьёзное, то ведь и снова посадят. С ними я обошёлся профилактическими беседами. Ну, то есть: поймал я, допустим, в коридоре Петрусь-старшую, и вежливо так ей объяснил, что никакого отношения к её пропавшим шмоткам и близко не имел, так же как и к случившимся здесь когда-то происшествиям, которые они полтора года назад списали на меня. Возможно, со стороны это выглядело странно и комично: мелкий такой карапет, настойчиво объяснявший крупной жирной тётке какие-то вещи, но полтора года отсидки не прошли даром: она уже меня побаивалась, так что в ответ она согласно кивнула и отползла в сторону.
Примерно так же прошли объяснения и с остальными: я просто довёл до них нужную информацию, и они её приняли. В конце концов я им в-основном втолковывал правду, а мелкие детали их не касались. Но уверенность и спокойствие стоили того, чтобы я простил и временно смирился: в конце концов здесь был мой дом, и гадить у себя было никак нельзя.
А потом я занялся работой. То есть, вы понимаете, я освободился без денег и без профессии, с таким жирным пятном в биографии, что надеяться на что-то серьёзное: это надо было хорошо пофантазировать. Кому нужны двадцатилетние урки с неоконченным средним образованием? Так что я сделал самое естественное, что можно было. Как-то вечерком я зашёл в тот же самый магазинчик, где трудился Николай Наумович. НН всё так же стоял за прилавком, но меня он в упор не видел, то есть: он сделал вид, что со мной не знаком и видит впервые.
Это был облом! Пришлось подождать, пока он закончит работу: когда магазин наконец закрылся и НН – в качестве заведующего – запирал дверь, я подошёл к нему и попросил объясниться. Однако на что я мог рассчитывать – мелкая сошка в его большой игре? Внимательно осмотревшись по сторонам, он просто сказал, что больше не нуждается в моих услугах, и посоветовал больше никогда не приставать. Типа, ты теперь вольный стрелок – сам по себе – вот и проваливай отсюда.
Пришлось мне утереться и уйти. В конце концов, он ничего мне не был должен, и не убивать же в самом деле было его за это? Я тогда давно уже должен был кончить кучу народу, причём многие бы и не поняли – за что? Мысленно, конечно, я именно так и поступал: каждый раз, получая нового врага и недоброжелателя, я представлял, как расправляюсь с ним. Фантазия поставляла мне самые разнообразные методы: помимо стандартных убийств при помощи холодного или огнестрельного оружия я мог прикончить гада ударом молнии, или выкинуть его в открытый космос, или бросить на съедение острозубым пираньям, или утопить в собственном даже дерьме, в огромной выгребной яме, оставив его без всякой помощи и надежды. Паразиту разрешалось напоследок поплавать полчасика в буром жидком месиве, пропитываясь его запахом, перед тем как захлебнуться жирными вонючими массами, и туда ему и была дорога.
Так что я, можно сказать, давно был готов к тому, что случилось после, только там, конечно же, никакой экзотики не было и в помине. Пришлось мне того гада – Блыдника-старшего – кончать традиционным и самым обычным способом. Пистолет – он и в Африке пистолет – и если он надёжен и проверен, а обойма полная, и ещё пара обойм имеется в запасе: то постоять за себя сможет каждый. Если, конечно, у противника не окажется автомата или пулемёта!
Я ведь тоже страдал от покушения на мою личность и собственность, что всегда происходит неожиданно, и не успеешь оглянуться – а ты уже без кошелька или каких-то ценных предметов. Незаметно такого быть, конечно, не могло: я же всегда видел то, происходит вокруг, и не допустил бы проникновения в один из маленьких кармашков посторонней лапы. Просто пару раз меня тоже грабили: нагло, пользуясь моим хилым положением – разве мог я противопоставить здоровым жлобам, зажимавшим меня в тихом глухом месте, что-то серьёзное?
Так что для защиты тоже требовалось что-то иметь. В конце концов я подобрал себе хороший складной ножик – из старых запасов, который мог по крайней мере напугать. Хотя главным вопросом оставалась работа: то есть зарабатывание денег, без чего, сами понимаете, было нельзя жить.
Учиться мне как-то не хотелось, да и куда смог бы поступить человек с моим послужным списком? При том что оценки в справке об образовании стояли совсем неплохие: четвёрки и пятёрки с мелкими вкраплениями из троек ясно показывали, что я совсем не дурак и способен на многое. Только ведь кто нуждался в моих способностях: каждый теперь думал исключительно о себе, насрав на всех прочих. Настала свобода! Ну вы же помните начало девяностых: развал СССР, взлёт цен, и многочисленные прелести, бардаку и хаосу сопутствовавшие. Именно тогда меня угораздило оказаться на свободе без копья в кармане и всяких перспектив: имелись же только голова и ловкие шустрые руки, годившиеся в-основном для специальных приватных операций, но ещё надо было сильно поискать тех, кто заплатил бы за них. Несколько недель я болтался тогда без дела: мать уже начинала ворчать, поскольку дела и заботы лежали на её плечах, и если бы не регулярные свёртки и пакетики из того самого холодильника в школе: я бы протянул ноги.
Но однажды я возвращался домой в метро и увидел цыганку, просившую подаяние. Какие-то монетки и бумажки регулярно попадали к ней в пакет, а державшийся за юбку цыганёнок – явный сын – жрал огромное пахучее яблоко. Я помню, как это меня взбесило тогда: наглый пяти– или шестилетний карапет, изображая нищего, жрал то, чего я просто не мог себе тогда позволить! И некоторые другие, кстати, тоже. Я помню: как захотел двинуть борзого щенка, взиравшего на всех снизу вверх ясным наглым взглядом, и отобрать уже наполовину обкусанный плод, и именно тогда я понял: чем могу зарабатывать на жизнь, по крайней мере в ближайшее время.
Голос у меня в последнее время потускнел и ослаб, но тогда – в молодости – он был очень даже ничего. Сильный, но с добавлением гнусавости: то, что надо, чтобы просить милостыню. Про внешний вид я даже и не говорю: все мои сто сорок два сантиметра внушали и внушают людям жалость и сочувствие, так что мне даже не приходится напрягаться. Тогда же мне оставалось только запрятать исходные данные в подходящую упаковку, чтобы предстать в образе нищего и получать соответствующие дивиденды.
Для полноты картины не мешало ещё какую-нибудь задрипанную инвалидную коляску, но это был бы уже, наверно, перебор. А так видок у меня был тот ещё: старые школьные брюки, залатанные в нескольких местах; бежевая драная куртка, рассчитанная на подростка, придававшая своим говнистым цветом ещё больше убогости; ну и самые раздолбанные штиблеты, раскопанные в шкафу с одеждой. По какому-то недоразумению мать не выкинула их в своё время, и вот теперь они должны были сказать своё слово, дать мне поддержку в том деле, с которого я решил начать наконец плодотворную карьеру.
