Анатолий Афанасьев - Грешная женщина
Заодно позвонил дочери, чтобы все вечерние неприятности собрать в кучу. Елочка сидела на чемоданах, на двенадцать ночи у нее был билет в Крым.
— Я надеялся, что образумишься, — сказал я, хотя вовсе ни на что не надеялся.
— А я надеялась, папочка, ты хоть разок позвонишь просто так, без занудства, без нотаций. Возьмешь и вдруг спросишь: как дела, мышонок? Знаешь, что я думаю? Наверное, когда мужчина достигает определенного возраста, он разучается говорить по-человечески.
Взаимное раздражение было уже привычным фоном в любом нашем разговоре, собственно, я и без разговора испытывал к дочери сложное чувство постоянного неудовольствия, замешанного на жалости и печали, причин для этого было множество, но, в сущности, ни одной. Скорее всего, как в отношениях большинства родителей со своими детьми, мы пытались доказать друг другу совершенно недоказуемое: она — щенячье право на духовную независимость, а я свои диктаторские полномочия.
— Позови мать, — попросил я. Тут же в трубке забулькал укоризненный Раисин голосок, и у меня появилось чувство, что в ухо забрался сверчок.
— Хоть я тебе не жена, — сказала Раиса, — но о дочери ты все же должен заботиться, верно?
— Я и забочусь.
— Нам нужно встретиться, это не телефонный разговор. К сожалению, все твои дурные качества ей передались. Она неуправляема и очень грубая.
— Была бы ты хорошая мать, не отпустила бы дочь на поругание.
Это справедливое замечание Раиса не услышала, потому что трубку перехватила Елочка:
— Пап, ну хоть ты ей скажи! Она совсем чокнулась со своим ментом.
— Выбирай выражения, когда говоришь о матери. Что еще за мент? У нее же был Петр Петрович.
— Ой, это новый, соседушка наш. В однокомнатной квартире живет. Полный обвал, но нашу мамочку чем-то ущучил.
— Сколько ему лет?
— Ой, да не думай об этом. Старый пердун, но мамочка ему в рот заглядывает. А он вбил в свою тупую башку, что имеет право меня воспитывать. Тебе бы его послушать хоть разок. Фруктик тот еще. Но пусть ко мне лучше не лезет. Предупреди мать. А то ведь я девица вспыльчивая, неукротимая. Пихну с лестницы, только пуговицы посыплются.
Слышно было, как Раиса в свою очередь отнимает у дочери трубку — визг, суматошные крики. Так жалко стало их обеих, незадачливых, родных моих девочек, слеза засвербила в глазу. Раиса на том конце провода победила, в трубке прозвучал ее гневный, с придыханием глас:
— Видишь, видишь, какое чудовище!
— Вижу… Но ты все же поменьше бы милиционеров дом приваживала. Ребенок ведь уже взрослый.
На этом разговор оборвался, видимо они там ухайдакали телефонный аппарат. Некоторое время я сидел в оторопи и ожидал знамения. В прежние годы оно являлось довольно часто. В ушах возникал звон, наподобие того, который предупреждает о поднятии черепного давления, потом на мгновение я как бы выпадал из реальности и очухивался обновленным, свежим, готовым к продолжению незамысловатых житейских ритуалов. Но сейчас в квартире было тихо и скорбно, как в подземелье. Сходство усиливал тонкий, жалобный вой, доносившийся из кладовой, где, по моему предположению, еще с зимы метался попавший в какую-то страшную ловушку домовой. Я встал, взял лыжную палку и со всей силы шарахнул по батарее. Вой тут же прекратился.
До Татьяны я дозвонился только около десяти. На мой радостный голос она отозвалась вяло.
— А-а, это ты? Ну, все в порядке. Завтра к десяти подготовлю документы. Подъедешь в офис.
— И они деньги привезут?
— Ты хочешь обязательно наличными?
— Да. А ты как хочешь?
— Некоторые предпочитают, чтобы переводили на счет.
— Давай закончим целевую часть. Поговорим о нас с тобой.
— Я очень устала. Прости. Хочу спать.
— Почему же ко мне не приехала?
Она молчала. Уныние охватило меня. Я догадывался, почему она не приехала. Женщина приходит к мужчине не за тем, чтобы он над ней куражился, а в надежде на добротное сексуальное удовлетворение. Похоже, у бедной Тани такой надежды не осталось.
— Ты какая-то чумная сегодня, — посочувствовал я. — Опять Серго, что ли, обслуживала?
Тут она заметно оживилась:
— Пошлость тебе не к лицу, Женечка.
— Со мной чудная штука произошла. Мы знакомы-то всего два дня, а я так к тебе привык. Это не пошлость, это ревность. Мне скучно без тебя.
— Ты правду говоришь?
— Правду. Я вообще не вру уже лет пять. От вранья можно отказаться, как от курения. И сразу лучше себя чувствуешь. Вранье — просто дурная привычка. Мы ее тянем за собой из подросткового возраста. Давай не врать друг другу.
Ответ ее был поразительно быстр и мудр:
— Я бы рада, честное слово, но это невозможно. Возьмут и раздавят, как лягушку.
— Пожалуйста, ври всем другим, но не мне.
— Ты этого хочешь?
— Да.
— Хорошо, я попробую.
Спал я в эту ночь беспробудно и глубоко.
5
Танин офис располагался в двухкомнатной квартире жилого дома и был эффектно меблирован — зеленые кресла и диван, бар в углу гостиной, стереокомплект «Сони», кремовые шторы, приглушенное освещение багряного оттенка. Я приехал пораньше и застал Таню одну. Кухня была оборудована под приемную, там она и сидела за двухтумбовым столом перед элегантным компьютером. Вид у нее был неприступный, но постепенно она оттаяла, и когда водила меня по конторе, я даже ее приобнял и попытался повалить на зеленый диван, но она отбилась.
— Прекрати, ты что! Нашел место.
— Встретились бы мы лет пять назад. Я вообще был ненасытный.
— Какой ты ненасытный, я знаю.
— Осечки у всех бывают, — заметил я отрешенно. — Давай сегодня сделаем вторую попытку? Заодно отпразднуем сделку. Ты как?
Глаза ее ярко блестели, и странная полуулыбка застыла в уголках губ.
— Еще есть время передумать, — сказала она.
— О чем ты?
— Зачем продавать такой прекрасный дом? Это же глупо.
— Сделала бы лучше кофейку, — попросил я. — Раз уж не хочешь потрахаться.
Разливая кофе, Таня тоскливо заметила:
— Ты такой же, как все. И шуточки у тебя такие же, как у них.
— У кого — у них?
Как бы косвенно ответя на этот вопрос, появился Армен, который ездил с нами на дачу. Со мной он поздоровался небрежно, Татьяне поцеловал руку.
— Бонжур, мадемуазель!
Армен сразу развил бурную деятельность: включил компьютер, снял трубку телефона и начал с ожесточением листать записную книжку.
— Тебя шеф разыскивал, — сказала ему Татьяна.
Сообщение подействовало оглушительно: Армен швырнул трубку на рычаг, книжку сунул в карман и с криком: «А пошел бы он!..» выскочил в соседнюю комнату.
— Нервный какой! — заметил я. — Наверное, и в постели такой же вспыльчивый?
Наконец-то Татьяну проняло.
— Я не только с ним спала, — мягко сказала она, — но и еще со многими. Точную цифру назвать не могу, но где-то около тысячи мужиков наберется. Тебя ведь это интересует?
— А я думал, что у тебя первый, — огорчился я. — Но я не ревнивый, нет. Если натура требует… Как врач, вполне могу понять…
Темная сила ее глаз опалила мою кожу.
— Ну чего ты бесишься? Я ведь к тебе больше не приду. Чего теперь беситься?
Тут как раз подоспел покупатель со своей очаровательной супругой. Оба были деловиты. Бизнесмен пожал мне руку со словами:
— Все в норме, беру! — а его супруга жеманно прощебетала:
— Нам понравилось, понравилось. Там такой красивый прудик для купания.
— Купчая готова? — спросил бизнесмен. Татьяна сдвинула в сторону чашки и выложила на стол бумаги. Позвали Армена как свидетеля. Он пришел злой, видно получил взбучку от шефа. Кого-нибудь, вероятно, недоограбил. Вся процедура заняла минуту. Я подписался в трех местах на двух документах, не читая. Чудесное безразличие овладело мною. Святотатственный акт оказался не мудреней обыкновенной магазинной сделки. Это было умилительно, как говорят актеры.
— Деньги с вами? — спросил я, удерживая расписку.
Бизнесмен отщелкнул шифрованный замок кожаного кейса, наугад нырнул туда рукой и извлек две пачки долларов в банковской упаковке. Выражение лица у него было беспечным. Я таких денег еще в руках не держал. Это было целое состояние, по моим масштабам: двадцать тысяч зелененьких в стодолларовых купюрах. Все присутствующие были очарованы, кроме супруги бизнесмена.
— Вы их спрячьте, спрячьте, — пискнула она покровительственно.
— Спрячу, спрячу, — уверил я и вопросительно посмотрел на Татьяну. В ее глазах был лед.
Через пять минут бизнесмен с женой откланялись. Дело было сделано. Я продал отцов дом, выструганный им собственноручно до единой дощечки. Вероятно, на фоне проданной страны это была небольшая потеря. Армен спросил, не желаю ли я выпить. Я отказался, сославшись на то, что я за баранкой. Армен понимающе кивнул и удалился. Я сказал:
— Значит, договорились? Вечером отметим это событие, да?
— Ты не понял, — Таня достала из зеленой пачки длинную черную сигарету, и я поднес ей огонька. — Ты не понял, Женечка. Я больше не хочу с тобой видеться.
