Ричард Паттерсон - Степень вины
— Я агитировал за его избрание. — Прокурор покачал головой. — Когда его самолет разбился, два моих приятеля и я проехали на машине три тысячи миль через всю страну в состоянии шока, чтобы участвовать в похоронах. Как будто не могли расстаться с ним. — Он пристально взглянул на Пэйджита. — Вся страна, — мягко добавил он, — не хотела расстаться с ним.
Это правда, подумал Пэйджит. Видимо, авария самолета Кольта ночью в Калифорнийской пустыне, через три месяца после смерти Лауры Чейз, воспринималась как приговор судьбы, как мистика. Белокурый, с благородной осанкой, улыбчивый и остроумный, Джеймс Кольт в свои сорок казался слишком молодым для президента; видимо, что-то все-таки запало в сознание людей, если они остановили свой выбор на человеке, лучшие годы которого были еще впереди. Помнили не самого Джеймса Кольта, помнили его смерть, потому что потрясение, с ней связанное, запечатлелось образом сценки у мемориала: вдова с пепельными волосами, стоически переносящая горе, еще несформировавшиеся черты лица сына-подростка, искаженные в попытке всмотреться в копию отца, так жутко похожую на оригинал.
— А Джеймс Кольт-младший в самом деле намерен баллотироваться на пост губернатора?
Брукс кивнул:
— Да, насколько я знаю.
Пэйджит бросил на него оценивающий взгляд.
— Ты сам создаешь себе трудности, — наконец бросил он, — которых прекрасно мог бы избежать.
— Если бы мы могли, Кристофер. Если бы только могли.
Пэйджит некоторое время рассматривал Брукса.
— Ладно, — наконец произнес он. — Значит, медэксперту не нравятся пороховые следы?
Прокурор сделал удивленные глаза.
— При очень высокой разрешающей способности аппаратуры, — ответил он, — никаких следов пороха обнаружено не было. Никаких признаков близкого выстрела. Никаких.
— Ну и?
— И в этом проблема. Медэксперт никогда не скажет нам, что произошло, но она всегда очень точно может сказать, чего не произошло. А не произошло следующего: Мария Карелли не стреляла в Марка Ренсома с двух-трех дюймов. Близкое расстояние исключено.
— Довольно неожиданно, — проговорил Пэйджит. — Мария обычно очень точна. Наверное, она просто линейку свою забыла.
Брукс внимательно посмотрел на него:
— Славненький аргумент для суда. Но, поскольку Ренсом уже восемь часов как мертв, мы не можем игнорировать этот факт. И приходится задуматься.
— Да брось ты, Мак! Пистолет выстрелил в момент, когда Ренсом набросился на нее. Мария могла ошибиться. Он мог отпрянуть от пистолета. Все возможные варианты надо учитывать.
— Ну что же, она все это узнает от тебя. Как возможные варианты, разумеется.
— Если она вспомнит все, как было, сомневаюсь, что готова будет поручиться за точность расстояния.
— И потом, — продолжал Брукс, — этот отказ отвечать на вопросы Монка. Он производит не совсем хорошее впечатление на людей, которых ты просишь поверить ей. И она требовала адвоката.
— У выпускников юридических факультетов бывают странности, подобные этой. А требовала она не адвоката — она хотела видеть меня. Это как призыв о помощи к другу или священнику.
— К священнику?
— К кому-нибудь, кто способен на сочувствие, — сухо сказал Пэйджит, — на что она имела полное право.
— Конечно, она может рассчитывать на сочувствие. Но ты не священник, а я не страус, чтобы прятаться от неприятной реальности. Единственное разумное объяснение того, почему она перестала отвечать на вопросы Монка, — она поняла, что попала в трудное положение.
Впервые Пэйджит почувствовал страх.
— Более гуманно предположить, — парировал он, — почувствовала себя плохо физически.
Он обернулся к Шарп:
— Много ли жертв изнасилований заявляют о случившемся? Процентов пятьдесят, даже из таких, как Мария Карелли. Они чувствуют стыд, чувствуют вину, чувствуют себя покинутыми всеми, а если заявят, им придется рассказывать все совершенно незнакомым людям, к тому же еще не оправившись от душевной травмы. Марии Карелли пришлось объясняться через три или четыре часа после того, как она убила человека, который пытался это сделать с ней, причем находилась она с Монком в обстановке, в которой ощущала себя совершенно потерянной. Она была дезориентирована, от нее требовали оправданий, она чувствовала себя опозоренной и, возможно, «виноватой», как чувствовал бы себя всякий нормальный человек, только что убивший кого-то. Даже считая себя невиновным перед законом.
В лице Шарп было напряжение. Он вдруг понял, что самое себя, а не Марию она видела мысленно предметом нападения.
— Я, — заявила она, — берусь за любое дело, это мой долг. Даже если мне кажется, что мы проиграем.
— Я это хорошо понимаю. — Пэйджит снова посмотрел на Брукса. — У тебя прекрасные показатели по половым преступлениям, Мак. Те, кому положено, это знают. Не порть их неверным подходом к какому-то идиотскому случаю.
Брукс пожал плечами:
— Укажи мне причину, Крис, и я отпущу Карелли. Такую причину, чтобы я мог объяснить людям.
Пэйджит почувствовал опустошенность и холод в груди.
— Причина у меня есть, — наконец вымолвил он. — Но не такая, чтобы болтать о ней кому бы то ни было.
Во взгляде прокурора появилось любопытство:
— Что же это?
До чего не хочется говорить, думал Пэйджит, даже независимо от того — есть Шарп в комнате, нет ее.
— Мой сын, Карло. Ему уже пятнадцать, живет со мной. — Пэйджит коротко вздохнул. — Он сын Марии.
Брукс уставился на него.
— Боже милостивый, — пробормотал он. — Так вот почему ты здесь.
— Поэтому я здесь.
Было стыдно: он как будто использовал дружбу Брукса, свои семейные обстоятельства, а главное, все, что связано с сыном, в надежде на благосклонность Закона.
— Есть некоторые аспекты в жизни Карло, которые… трудны. До сих пор это было сугубо частное конфиденциальное дело. Теперь все раскроется. Ему надо будет через все это пройти, все пережить — все то, что совершила его мать в силу сложившихся обстоятельств. Но ему будет легче, если, проснувшись завтра утром, он будет знать, что она не в тюрьме.
Шарп как будто отодвинулась. Брукс внимательно рассматривал свои руки.
— Что же ты хочешь от нас? — спросил он.
— Просто выслушайте. Дай мне шанс доказать вам, что нет оснований для возбуждения дела, прежде чем вы примете решение об этом. А пока отпусти ее.
Прокурор взглянул на него:
— Она согласна пройти испытание на детекторе лжи?
— Нет. По моему совету.
Брукс поднял бровь.
— Ну да, — после крохотной паузы сказал он, — она же может закончить с Монком.
— Она может. Но я хотел бы взять это на себя.
— Потому что ничего из того, что ты скажешь нам, не может быть использовано в суде.
— Потому что именно так любой знающий адвокат ведет дело с твоей конторой.
— Но ты просишь…
— И потому, — спокойно закончил Пэйджит, — что бремя доказательства лежит на обвинении. Думаю, что у вас нет оснований для возбуждения дела. Если я прав, я делаю вам одолжение, просто указав причину — почему. Кроме того, я дам вам свою версию.
Брукс посмотрел на Шарп, потом снова на Пэйджита.
— О'кей, — проговорил он. — Обещаешь полное раскрытие. А если мы решим возбудить дело, ты нас ставишь раком.
— Лучше подбери другую метафору, Мак. По крайней мере, для пресс-конференции.
Прокурор невесело улыбнулся.
— Мне жаль… Такой неприятный случай, Пэйджит… Работать с тобой — одно удовольствие… — И тут же, взяв трубку, принялся набирать, видимо, хорошо знакомый номер.
— Вы уже закончили с ним? — спросил он невидимого абонента, потом добавил: — Мы здесь с адвокатом мисс Карелли — подходите.
И положил трубку.
— Медэксперт, — объяснил он. — Только что закончила осмотр Ренсома.
Спустя некоторое время в комнату вошла стройная белокурая женщина, протянула для пожатия прохладную руку.
— Элизабет Шелтон, — представилась она. — Медэксперт.
— Кажется, — заметил Пэйджит, — у вас было много хлопот.
Она лукаво улыбнулась ему:
— Был очень длинный день.
И подвинула стул, поставив его между Пэйджитом и Шарп.
— А у нас тут была откровенная непринужденная беседа, как это водится между приятелями. — Брукс указал рукой на Пэйджита. — Он в курсе вашей проблемы с огнестрельной раной. Может быть, расскажете нам, что удалось выяснить нового.
— Очень мало. По сути — ничего.
— Что вы имеете в виду?
Она быстро взглянула на Брукса и, когда тот кивнул, снова обернулась к Пэйджиту:
— Во-первых, нет необходимых данных. И, прежде всего, угла вылета пули. Если бы пуля прошла насквозь, мы смогли бы определить ее траекторию от тела до того места в преграде, где она застряла, и сообщить вам не только угол, но и место, где пуля поразила тело, с точностью до двух футов. Но в нашем случае пуля застряла в позвоночнике.
