Гильермо Мартинес - Незаметные убийства
— Вы собираетесь изложить свои домыслы в газете? — спросил я, и, кажется, в голосе моем прозвучали нотки возмущения.
— А почему бы и нет? Это куда интереснее, чем свалить все на заурядного вора и посоветовать домохозяйкам покрепче запирать двери. Пойду попробую поговорить с ней. — Он глянул на меня со злорадной улыбкой. — И не забудьте прочесть завтра мою заметку.
Я спустился к себе в комнату и, не зажигая света, рухнул на кровать, потом прикрыл глаза согнутой в локте рукой и попытался снова восстановить в памяти тот миг, когда мы с Селдомом вошли в дом, всю последовательность наших действий, но ничего нового не припомнил. По крайней мере ничего, что заинтересовало бы Селдома. Перед моим взором очень явственно всплыли вывернутая шея миссис Иглтон, ее лицо, открытые испуганные глаза. Я услышал шум заводящегося мотора, встал и выглянул в окно. Я увидел, как на носилках выносят тело миссис Иглтон, как его грузят в карету «скорой помощи». Две патрульные машины с зажженными фарами старались выехать на дорогу, и от мелькающего желтого света по стенам комнаты бегали фантастические тени. Фургончика «Оксфорд таймс» у дома уже не было, и когда последние машины скрылись за поворотом, тишина и мрак впервые показались мне тягостными. Я попытался вообразить, что делает сейчас Бет — там, наверху, совершенно одна… Я зажег лампу и заметил на письменном столе статьи Эмили Бронсон с моими пометками на полях. Я сварил себе кофе и сел, решив продолжить работу с того места, на котором ее не так давно прервал. Я читал больше часа, но далеко не продвинулся. Иначе говоря, мне никак не удавалось достичь милосердного успокоения, работа не становилась для меня особым интеллектуальным бальзамом, не даровала иллюзию порядка среди окружающего хаоса, которую человек обретает, следуя за доказательством теоремы. Вдруг я услышал что-то вроде приглушенного стука в дверь. Я рывком отодвинулся назад вместе со стулом и замер в ожидании. Стук повторился — уже более отчетливо. Я открыл дверь и различил в темноте смущенное и даже пристыженное лицо Бет. На ней был фиолетовый пеньюар, на ногах — комнатные туфли без задников, волосам не давала рассыпаться широкая лента. Впечатление возникало такое, будто что-то вынудило Бет спешно покинуть постель. Я жестом пригласил ее войти, но она продолжала стоять на пороге, скрестив руки на груди. Губы у нее едва заметно дрожали.
— Я хотела попросить тебя об одолжении. Только на сегодняшнюю ночь… — проговорила она прерывистым голосом. — Я не могу заснуть, там, наверху… Можно я побуду до утра у тебя…
— Конечно, конечно, — ответил я. — Сейчас я разложу кресло-кровать, а ты устраивайся на моей постели.
Она с явным облегчением кивнула, потом поблагодарила меня и буквально рухнула на стул.
Рассеянно огляделась по сторонам и заметила разложенные на столе бумаги.
— Ты занимался, — сказала она. — Я помешала…
— Нет-нет, я как раз собирался сделать перерыв — мне никак не удавалось сосредоточиться. Хочешь кофе?
— Лучше чай.
Мы помолчали, пока я кипятил воду и отыскивал подходящую к случаю формулу соболезнования. Но тут снова заговорила она.
— Дядя Артур сказал мне, что вы вдвоем ее обнаружили… наверное, это было ужасно. Мне тоже пришлось на нее взглянуть: меня заставили опознать тело. Боже мой, — сказала она, и взгляд ее сделался прозрачным, текуче голубым и мерцающим, — никто не догадался закрыть ей глаза.
Она повернула голову и чуть задрала подбородок, словно желая таким образом удержать слезы.
— На самом деле мне очень жаль, — пробормотал я, — представляю, что ты теперь чувствуешь…
— Нет, вряд ли ты это представляешь, — сказала она. — Вряд ли вообще кто-нибудь может такое представить. Я ждала чего-то подобного… Много лет ждала. Ужасно в этом признаваться, но… Ждала с тех пор, как узнала, что у нее нашли рак. Я воображала, что все случится почти так, как оно и случилось: кто-то придет и сообщит мне новость прямо во время репетиции. Я молилась, чтобы все произошло именно так и чтобы я ее не видела, чтобы ее увезли без меня. Но инспектор решил, что я должна опознать труп. Ей даже не закрыли глаза! — снова прошептала она жутким шепотом, словно была совершена необъяснимая несправедливость. — Знаешь, я остановилась рядом, но долго не решалась посмотреть на нее; я боялась, что каким-то образом она все еще может навредить мне — схватит и не выпустит. И кажется, ей это удалось. Они ведь подозревают меня, — проговорила Бет. — Питерсен задал мне кучу вопросов — и все с такой подчеркнутой, такой наигранной вежливостью… А потом этот ужасный газетчик, он-то даже не старался скрыть свои мысли. Я сказала им единственное, что знала: когда я в два часа уходила из дома, она крепко спала — рядом со столиком, на котором лежала дощечка для скраббла. Но чувствую, у меня не хватит сил на то, чтобы защищаться. Я ведь, если честно, по-настоящему желала ей смерти, наверное, даже больше, чем тот человек, который ее убил.
Казалось, она никак не может справиться с нервами; руки ее не переставали дрожать, и, заметив мой взгляд, она спрятала ладони под мышки.
— На самом деле, — сказал я, протягивая ей чашку чаю, — вряд ли Питерсен всерьез подозревает тебя. Они знают кое-что еще, о чем предпочитают помалкивать. Разве профессор Селдом ничего тебе не говорил?
Она отрицательно покачала головой, и я пожалел, что проболтался. Но, увидев ее голубые, вспыхнувшие нетерпением глаза, которые все еще не решались обрести надежду, подумал, что латиноамериканская опрометчивость более милосердна, чем британская сдержанность.
— Я могу сказать тебе только это, потому что нас попросили хранить секрет. Тот, кто убил, оставил Селдому записку в почтовом ящике. Там значился адрес дома, а также час: три пополудни.
— Три пополудни, — медленно повторила она, словно понемногу с нее спадал тяжкий груз. — В три я была на репетиции. — Она испуганно улыбнулась, как будто долгий и трудный бой сулил победу, и вспомнила о своем чае. На меня она посмотрела с благодарностью — поверх чашки.
— Бет, — произнес я. Лежащая на колене рука оказалась совсем рядом с моей, и я едва удержался, чтобы не коснуться этой руки. — Раньше ты говорила… Если я могу чем-то тебе помочь с устройством похорон или еще чем-нибудь, обязательно скажи. Наверняка профессор Селдом или Майкл уже предложили тебе помощь, но…
— Майкл? — переспросила она и сухо засмеялась. — На него мне особенно рассчитывать не приходится, он в полном ужасе от всего случившегося. — И добавила с легким презрением, словно описывала невероятную трусость: — Он ведь женат.
