Гильермо Мартинес - Незаметные убийства
Я на миг задумался, стараясь напрячь память и восстановить каждую деталь; при этом я прекрасно сознавал, что мне ужасно хочется, блеснув остротой ума, произвести впечатление на Селдома, по крайней мере не разочаровать его.
— На мой взгляд, — произнес я, старательно подбирая слова, — все совпадает с версией судебного врача, кроме, пожалуй, одной мелочи, упомянутой им в самом конце. Он сказал, что убийца, увидев кровь, бросил подушку и поспешил покинуть место преступления, даже не попытавшись еще что-то сделать…
— А вы полагаете, что все было иначе?..
— Возможно, он действительно не попытался навести хотя бы видимость порядка, но одно он безусловно сделал, прежде чем уйти: он повернул лицо миссис Иглтон к спинке шезлонга. Ведь именно в такой позе мы ее нашли.
— Вы правы, — очень медленно роизнес Селдом. — И о чем это, по вашему мнению, свидетельствует?
— Не знаю, наверное, он не вынес открытых глаз миссис Иглтон. Если он и на самом деле убивал впервые, то, пожалуй, лишь увидав эти глаза, понял, что натворил, и захотел любым способом избавиться от мертвого взгляда.
— А как вы считаете, был он прежде знаком с миссис Иглтон или выбрал жертву по чистой случайности?
— Вряд ли здесь можно говорить о чистой случайности. И еще… Позднее вы обмолвились, что миссис Иглтон была больна раком. Вот что мне пришло в голову: а вдруг убийца знал о ее болезни, то есть знал, что она все равно скоро умрет. Тогда это вполне укладывается в гипотезу о чисто интеллектуальном вызове, словно преступник старался причинить поменьше зла. Даже способ, который он выбрал для убийства, можно было бы считать достаточно милосердным. Он ведь рассчитывал, что миссис Иглтон не проснется… Но он, думаю, наверняка знал, что вы знакомы с миссис Иглтон. Он верил, что вы непременно среагируете на его записку.
— Возможно, да, возможно, — сказал Селдом, — кроме того, я с вами целиком и полностью согласен: некто замыслил убить ее наиболее безболезненным способом. Именно об этом я и подумал, слушая судебного врача. А как бы повернулось дело, если бы план удался и нос миссис Иглтон не начал кровоточить?
— Никто, кроме вас, не заподозрил бы, что это отнюдь не естественная смерть. А вы узнали бы правду только благодаря записке.
— Совершенно верно, — отозвался Селдом, — и сперва полиция не обратила бы внимания на смерть миссис Иглтон. Полагаю, первоначальный замысел был именно таким — бросить мне личный вызов.
— И что он будет делать теперь, как вам кажется?
— Теперь, то есть когда полиция знает о преступлении? Понятия не имею. Полагаю, постарается в следующий раз быть осторожнее.
— Иначе говоря, следующее преступление никто не сочтет преступлением?
— Да. Именно так, — промолвил Селдом едва слышно, — это я и имел в виду. Преступления, которые никто не сочтет преступлениями. Да, кажется, я начинаю что-то понимать: это будут незаметные убийства.
Мы немного помолчали. Селдом, очевидно, погрузился в свои думы. Мы уже почти дошли до Университетского парка. На противоположной стороне дороги у ресторана притормозил лимузин. Из него вышла невеста, за которой тянулся тяжелый шлейф свадебного платья. Рукой она придерживала украшавший ее голову изящный головной убор из цветов. На тротуаре уже стояла небольшая шумная толпа, сверкали вспышки фотоаппаратов. Я заметил, что Селдом не обратил абсолютно никакого внимания на эту сцену — он шел, сосредоточенно глядя вперед, у него был совершенно отсутствующий вид, как у человека, целиком поглощенного своими мыслями. Но я все равно решился прервать его размышления и спросить о том, что больше всего меня заинтриговало:
— Я все думаю про то, что вы сказали инспектору по поводу круга и логической серии… Но ведь тогда должна существовать какая-то связь между символом, в данном случае кругом, и выбором жертвы, вернее, выбранным способом убийства, разве не так?
— Да, разумеется, — отозвался Селдом как-то рассеянно, словно уже успел проанализировать этот вопрос много раньше. — Проблема в другом: мы не можем с уверенностью утверждать, что речь идет о круге, а, например, не об излюбленной гностиками змее, пожирающей собственный хвост, или не о букве «О» из слова «omertá».[9] Вот в чем трудность… Если знаешь только первое звено серии, как определить контекст, в котором следует прочитывать символ? Что я хочу сказать? Надо ли воспринимать его с чисто графической точки зрения, скажем, в синтаксическом плане, лишь как фигуру, или же в плане семантическом, по какому-либо из возможных смысловых значений… Есть одна очень известная серия, которую я описываю в качестве первого примера в самом начале книги, дабы наглядно показать такую двойственность… Подождите, надо посмотреть, — сказал он и принялся рыться в карманах, затем вытащил оттуда ручку и блокнот. Он вырвал листок, положил на блокнот и, продолжая шагать, старательно нарисовал три фигуры и протянул мне, чтобы я на них посмотрел. Мы дошли до Модлин-стрит, и я без труда смог разглядеть рисунки благодаря редкому желтоватому свету, падавшему от фонарей. Первой фигурой была, вне всякого сомнения, заглавная «М», вторая напоминала сердце, подчеркнутое прямой линией; третья представляла собой цифру 8:
— Какой, на ваш взгляд, должна стать четвертая фигура?
— «М», сердце, восемь… — повторил я, стараясь найти в этом какой-либо смысл.
Селдом, откровенно забавляясь, подождал еще пару минут.
— Уверен, что вы решите задачу… Поломайте над ней голову сегодня вечером, когда вернетесь домой, — сказал он. — Я хочу продемонстрировать вам одно: мы в данный момент получили только первый символ. — Он закрыл рукой то место на листе, где были нарисованы сердце и цифра восемь. — Если бы вы увидели только вот эту первую фигуру, только букву «М»… Как бы вы ее истолковали?
— Я бы подумал, что речь идет о серии из букв или же о начале слова — слова, которое начинается на «М».
— Вот именно, — подхватил Селдон. — То есть для вас данный символ был бы не просто буквой — буквой вообще, — а конкретной, точно обозначенной прописной «М». Но ведь стоит вам увидеть второй символ, как ход ваших мыслей резко изменится, так? Вы ведь сразу поймете, что речь идет не о каком-то слове. С другой стороны, второй символ достаточно отличается от первого, он из совсем другого ряда, он может, допустим, натолкнуть на мысль о французской колоде карт. В любом случае появление второго символа ставит до определенной степени под вопрос изначальное толкование, которое мы дали первому символу. Мы по-прежнему будем утверждать, что это буква, но теперь нам уже не будет представляться столь важным, какая именно это буква — «М» или любая другая. А когда в игру включается третий символ, снова возникает первоначальное желание — перестроить все в соответствии с тем, что мы знаем; если мы будем воспринимать третий символ как цифру восемь, то нам придется разгадывать смысл серии, которую начинает буква, продолжают сердце и цифра. Но заметьте, мы все время рассуждаем о значении, которое придаем — почти механически — тому, что по сути является всего лишь рисунками, набросками на бумаге. В этом кроется злая ирония всякой серии: трудно отделить эти три изображения от их самого очевидного и непосредственного толкования. Так вот, если вам, хотя бы на краткий миг, удастся увидеть в них чистые символы — просто определенные фигуры, — вы обнаружите константу, которая перечеркивает все предыдущие значения и дает ключ к цепочке.
