Раймонд Чандлер - Леди в озере. Худой человек. Выстрел из темноты
— А чем они занимались, когда мастерская была открыта?
— Чем-то вроде покраски или что-то типа озеленения. Точно не знаю. Если хотите, можно выяснить.
— Думаю, это имеет значение. Мастерская большая?
— Да. И выглядит хорошо оборудованной, насколько я могу судить. Думаете, там можно обнаружить какие-нибудь зацепки?
— Всякое может быть.
— Ага. Ну ладно, давайте двинемся.
16
— Во-первых, — сказал Гилд, когда мы покинули его кабинет, — пойдем повидаем мистера Нанхейма. Он должен быть дома: я велел ему сидеть в квартире до тех пор, пока не позвоню.
Квартира мистера Нанхейма находилась на четвертом этаже темного, сырого, вонючего дома, в котором было шумно из-за надземной железной дороги на Шестой авеню. Гилд постучал в дверь.
Внутри послышались звуки торопливых шагов, чей-то голос спросил:
— Кто там? — Голос был мужской, гнусавый, немного раздраженный.
— Джон, — произнес Гилд.
Дверь поспешно открыл маленький бледный мужчина тридцати пяти — тридцати шести лет, одежда которого состояла из нижней рубашки, голубых кальсон и черных шелковых носков.
— Я не ждал вас, лейтенант, — захныкал он. — Вы сказали, что позвоните. — Мужчина выглядел испуганным. У него были темные глаза, маленькие и близко посаженные; рот широкий, тонкий, приоткрытый; нос до странности подвижный, длинный, обвисший, очевидно, бескостный.
Гилд тронул меня за локоть, мы вошли. Через открытую дверь слева была видна незаправленная постель. Комната, в которую мы вступили, оказалась гостиной, грязной, запущенной, с разбросанными повсюду газетами, одеждой и грязными тарелками на столе. Справа, в нише, — раковина и кухонная плита. Между ними стояла женщина с шипящей сковородкой в руке. Полная, ширококостная, рыжеволосая женщина лет двадцати восьми, красивая какой-то животной, грубой красотой. На ней было измятое розовое кимоно и поношенные розовые шлепанцы с бантами. Женщина молча таращилась на нас.
Гилд не стал представлять меня Нанхейму и не обратил внимания на женщину.
— Садитесь, — сказал он и сбросил с дивана какую-то одежду, чтобы освободить себе место.
Я убрал с кресла-качалки обрывок газеты и сел. Гилд шляпы не снял, я последовал его примеру.
Нанхейм подошел к столу, на котором стояли пара стаканов и пинтовая бутылка, в которой оставалось примерно на два дюйма виски, и предложил:
— Тяпнем?
Гилд скорчил гримасу.
— Не эту ж блевотину. Откуда у тебя взялась мысль сказать мне, что Вулф ты знал только в лицо?
— Так и есть, лейтенант, святая правда. — Пару раз Нанхейм косился в мою сторону, но тут же отводил глаза. — Может быть, я говорил ей «привет», или «здравствуйте», или что-нибудь вроде этого, но ничего больше. Святая правда.
Женщина в нище хохотнула, но как-то невесело.
Нанхейм сделал разворот, чтобы оказаться к ней лицом.
— Ты, — заорал он пронзительным от ярости голосом, если еще раз вякнешь, я тебе зубы вышибу.
Женщина взмахнула рукой, и сковородка полетела в сторону Нанхейма и с грохотом врезалась в стену. Топленое сало и яичные желтки добавили свежих пятен на стену, пол и мебель.
Нанхейм рванулся к женщине. Мне не надо было даже подниматься, чтобы подставить ему подножку. Он рухнул на пол. Женщина схватила разделочный нож.
— Прекратите, — прорычал Гилд. Он тоже не стал подниматься. — Мы пришли поговорить с тобой, а не глазеть на ваш балаган. Встань и веди себя прилично.
Нанхейм медленно поднялся на ноги.
— Она, когда выпьет, начинает меня с ума сводить, — пожаловался он. — Весь день сегодня меня мучает. — Он подвигал правой кистью. — Кажется, запястье вывихнул.
Женщина прошла мимо, не удостоив ни одного из нас взглядом, и удалилась в спальню.
Гилд сказал:
— Может быть, если бы ты перестал таскаться за другими бабами, то и с этой хлопот было бы меньше.
— Вы о чем, лейтенант? — Нанхейм выглядел удивленным, невинным и страдающим от боли.
— О Джулии Вулф.
Теперь маленький бледный человечек вознегодовал:
— Это ложь, лейтенант. Любой, кто скажет, что я когда-нибудь…
Гилд перебил его, обратившись ко мне:
— Если вы захотите ему врезать, я не стану вас отговаривать.
Нанхейм повернулся ко мне, раскинув в сторону руки.
— Я не хотел сказать, что вы обманываете. Я хочу сказать, что тут, наверное, произошла какая-то ошибка, если…
Гилд снова перебил его:
— Ты бы не взял ее, если бы смог?
Нанхейм облизал нижнюю губу и боязливо покосился на дверь спальни.
— Ладно, — медленно проговорил он осторожным тихим голосом, — конечно, это был классный экземпляр. Думаю, от такого я бы не отказался.
— И ты никогда не пытался завести с ней роман?
Нанхейм поколебался, потом пожал плечами и сказал:
— Вы ведь знаете, как это бывает. Если женщина нравится, всегда стараешься добиться как можно большего.
Гилд посмотрел на него недовольно.
— Надо было мне это сразу сказать. Где ты был в тот день, когда ее ухлопали?
Человечек подпрыгнул, словно в него вонзили булавку.
— Господи боже мой, лейтенант, ведь вы же не Думаете, что у меня были причины сделать такое? С чего бы мне желать ей зла?
— Где ты был?
Отвислые губы Нанхейма нервно подергивались.
— Какого числа ее… — он оборвал фразу, потому что дверь спальни отворилась.
Крупная женщина вышла с чемоданом в руке. Она была в верхней одежде.
— Мириэм, — пробормотал Нанхейм.
Женщина лениво посмотрела на него и сказала:
— Я не люблю жуликов, а если бы даже и любила, то не стала бы жить с жуликами, которых используют как стукачей, а если бы даже стукачей любила, я не стала бы жить с тобой. — Она повернулась к двери.
— Гилд поймал руку Нанхейма, чтобы удержать его на месте, и повторил:
— Где ты был?
— Мириэм, — звал Нанхейм. — Не уходи. Я исправлюсь, я все, что хочешь, сделаю. Не уходи, Мириэм.
Женщина вышла и захлопнула дверь.
— Позвольте мне выйти, — умолял Нанхейм. Гилда, — позвольте мне вернуть ее. Я не могу без нее. Я только приведу ее и расскажу вам все, что захотите. Позвольте мне выйти. Я должен вернуть ее.
— Ерунда, — сказал Гилд. — Сядь. — Он толкнул человечка в кресло. — Мы не за тем пришли сюда, чтобы любоваться на тебя и на ваши свистопляски. Где ты был в тот день, когда убили девицу?
Нанхейм закрыл лицо руками и зарыдал.
— Ну давай, потяни время, — прорычал Гилд, — и я из тебя всю дурь вышибу.
Я плеснул в бокал виски и подал Нанхейму.
