Уинстон Грэхем - Энджелл, Перл и Маленький Божок
— Мне ее жаль. Мне жаль всех, кто с тобой связывается. Жаль, что я промахнулась.
— Возьмите чашку.
— Ох, Годфри, я и вправду тебя ненавижу и все-таки… Даже когда ты признаешься, что переспал с роскошной блондинкой, все равно есть в тебе какой-то магнит. Ты отпугиваешь от меня смерть.
— Кто знает, Флора. Может, оно и так. Но мне ведь ее не осилить, верно?
— Мою не осилишь. Смерть еще никто не осилил. Скоро конец. И знаешь, о чем я буду больше всего жалеть? Что не увижу тебя чемпионом Англии в полулегком весе.
Годфри жевал печенье.
— Может, я тоже пожалею. Не о том, что стану чемпионом, а о том, что вас не будет.
— Ты серьезно?
— Конечно, серьезно, старушка.
Они замолчали. Флора не могла поднять голову с подушки. Слабыми, но все еще ловкими руками она нащупала в кармане ночной кофточки пачку сигарет, зажигалку. Щелкнула, сделала первую затяжку.
— Знаешь, Годфри, у меня нет денег. Своих собственных.
— Как это?
— Все мои замужества… Я была слишком беззаботной. Слишком много развлекалась, наслаждалась жизнью и не думала о всяких там завещаниях и наследствах. Так что когда я выходила замуж за Джулиана, у меня почти ничего не осталось. А он был богат, и мы с ним пожили в свое удовольствие. Умирая, он завещал деньги и имущество мне, но с условием, чтобы я потом передала их его детям от прежних браков. Клод, старший сын, живет в Женеве, есть еще Леттис и Артур. Одним словом, он обеспечил меня пожизненным доходом. Когда я умру, деньги перейдут к ним. А у меня самой почти ничего нет — шиш. И у Мариам тоже. Когда я умру, Мариам получит около шести тысяч, больше ничего. Тебе я оставлю тысячу. Это все, что у меня есть. Всем в Хэндли-Меррик, даже мебелью в этой квартире, распоряжаются опекуны. Так что… если в последнее время Мариам и прихватила с собой кое-какие вещички, пропажу которых никто не заметит, не суди ее слишком строго. Это ведь пустяки. Она имеет на них право.
— Значит, вы об этом давно знаете?
— С тех пор, как ты мне сказал. Тогда я не верила, что умру. А Мариам, видно, знала. Может, доктора ее предупредили. Но когда исчезли еще кое-какие вещи, я заметила, но промолчала, как-никак Мариам моя дочь, пусть радости от нее мало, но все-таки своя кровь. Я ее простила. Но прошу тебя об одном. Пожалуйста, не поднимай шума из-за тех вещей, что она взяла, когда меня не станет. Если ты промолчишь, никто не заметит, не обратит внимания. Опекуны сами ни о чем не догадаются. Это пустяки, сущие пустяки, но ей они дороги и за них что-то можно выручить. Ради меня, если ты меня хоть немножко любишь, молчи об этом.
— Ладно, — согласился Годфри. — Если вы так хотите, у меня рот на замке. Хоть мне это и неприятно.
— И мне неприятно оставлять тебе всего тысячу, малыш, — сказала Флора. — Ты скрасил мне последний год жизни.
Он заметил:
— Забавный народ женщины. Добьешься своего, и все тут. Вот та, блондинка, я готов был на все, только бы ее заполучить. Сначала я не пришелся ей по вкусу, нос воротила, строила из себя недотрогу — это меня разжигало. Запретное всегда сладко. Я даже подумывал на ней жениться. — Он помешивал чай. — И сейчас, пожалуй, не отказался бы. Неплохо иметь дома такую жену, потрясающая штучка. Она и в спортзале хорошо смотрится, ее не стыдно показать людям. Вот она какая. А в постели не лучше других. Пройдет время, и мне, может, захочется других. Печально, что на свете полным-полно девочек. Выглядят они по-разному, а на деле все одинаковы.
— Что это ты расслюнявился, мерзкое животное?
— За всю жизнь никому душу не открывал, только вам одной, да и вряд ли кому еще открою. Хоть вы и старушка, но это сущая правда. Может, потому что долго с вами живу.
— Просто тебя растрогало искреннее сочувствие сердечной женщины.
— Хватит, бросьте придуриваться.
Наступило молчание. Леди Воспер закрыла глаза и погрузилась в легкую дремоту. Сон, казалось, все время подстерегает ее, чтобы вскоре превратиться в вечный сон, от которого нет пробуждения. Годфри встал и на цыпочках направился к двери.
— Ты куда?
— Раз вы мне в завещании ничего не оставили, пойду соберу пожитки и отчалю. Стряхну прах этого дома со своих ног.
— Ах ты неблагодарная тварь! После всего, что я для тебя сделала!
— Вы хотите сказать — что я для вас сделал. Время принимать лекарство. Дать его с содовой?
— Не осталось ли чаю?
— Поглядим. — Он вернулся и налил ей чашку. — Вполне приличный. Где ваши таблетки?
— На столике.
Он достал лекарство. Она сказала:
— Может, до того как ты покинешь меня навеки, у тебя найдется минутка перекинуться в картишки?
— Что с вами происходит? Уж не собираетесь ли вы меня обыграть?
— Да я тебя хоть сейчас обставлю.
— Угу, хоть сейчас. Как в прошлую среду. Или в понедельник. Или в прошлое воскресенье.
— Тогда я нарочно проиграла. Ты ведь совсем раскисаешь и злишься, когда проигрываешь. Ни дать ни взять — младенец.
— Как вы, когда я сегодня вернулся. Отдайте мне все деньги, которые я выиграл, и я стану богачом.
— Прекрати разговоры. И принеси карты.
— Вы же хотели спать.
— От карт я проснусь. Время отоспаться еще будет.
Он достал колоду, подкатил к кровати больничный столик и начал сдавать карты.
Она сказала:
— Знаешь то бюро в гостиной? Нижний ящик заперт.
— Шесть-шесть, семь-семь, — отсчитал он и открыл следующую карту.
— Когда я умру, — продолжала она, — возьми у меня в сумке ключи. Отопри нижний ящик и в углу найдешь портфель. Дама, король, пиковый туз.
— Господи! — взмолился он. — Я еще не начинал! Я еще не начинал, а у вас уже тридцать пять очков! А клянетесь, что не жульничаете.
— Я тебя предупреждала. Это ты сегодня сонный. Еще не разобрался в своих картах?
— Я думаю, — огрызнулся он. Он сбросил, и она взяла карту.
— В портфеле, — продолжала она, — лежит двести фунтов десятками. Возьми их.
— Откуда они у вас — ограбили церковную кружку? Отвяжитесь со своими деньгами.
— У тебя есть счет в банке?
— Счет в банке у кого — у меня? Держи карман шире. У меня есть немного деньжат на почте.
— Так вот, возьми завтра деньги и отнеси их туда. Когда я умру, дом будет полон людей и тебя еще обвинят в воровстве.
— Это уж точно, если Мариам об этом пронюхает.
— Не трогай ее, Годфри, прошу тебя.
Игра мирно продолжалась дальше.
Глава 4
За последние двадцать лет Энджелл не испытывал подобных страданий. В те два десятилетия, что прошли со смерти Анны, он все больше замыкался в себе, укрываясь от мира за стеною юридических книг, согревая себя умеренной любовью к искусству и обретая покой по мере того, как постепенно тучнела его фигура. Лишь изредка и с опаской он покидал свой защитный бастион, позволявший ему снисходительно взирать на остальное человечество, поддерживать с ним связь, никогда не подвергая себя опасности лишиться опоры и затеряться в толпе. Но в этом году его словно безумие обуяло. Став жертвой стечения обстоятельств и движимый стремлением пока не поздно взять все от жизни, он покинул свое надежное укрытие и сознательно смешался с толпой. Даже его решение сбросить лишний вес обретало теперь в его глазах символическое значение, как бы лишая его защитной оболочки.
