Мэтью Перл - Тень Эдгара По
Обзор книги Мэтью Перл - Тень Эдгара По
Мэтью Перл
Тень Эдгара По
Этот роман является произведением художественной литературы. Многие персонажи вдохновлены историческими личностями; прочие — плод воображения автора. За исключением исторических личностей, любое сходство героев книги с реальными людьми, как ныне живущими, так и умершими, — чистая случайность.
Моим родителям посвящается
Примечание издателя:
На этих страницах будет раскрыта тайна смерти Эдгара Аллана По, произошедшей в 1849 году.
Ваша честь и господа присяжные заседатели, разрешите сообщить правду о смерти этого человека, а также о моей жизни; правду, доныне никому не известную. Что бы ни отняли у меня, эта история пребудет последним моим достоянием. В нашем городе есть люди, которые наверняка попытаются остановить мое повествование. Среди вас находятся те, что полагают меня преступником, лжецом, парией; хитрым, безжалостным убийцей. А я, ваша честь, Квентин Гобсон Кларк, являюсь уроженцем Балтимора, адвокатом по профессии, а также любителем изящной словесности.
Впрочем, речь не обо мне. Прошу вас, помните хотя бы это! Я никогда не пытался стать главным героем; амбиции никогда мной не руководили. Не положение в адвокатском сословии и не репутация в глазах высших судей подвигли меня заговорить. Ибо предмет моего рассказа — не я сам и не досужие домыслы, но человек, благодаря величию которого в истории останутся и наши с вами имена — даром что вы забыли его прежде, чем он был предан земле. Кто-то должен поведать о нем. Нельзя бездействовать. Во всяком случае, лично я бездействовать не могу.
Обещаю говорить правду, и только правду. Я взял на себя эту миссию, поскольку знаю больше, чем кто бы то ни было. Точнее, из всех, кто знал правду, в живых остался я один.
Не удивительно ли, что те, кто мог бы поведать правду, как правило, умирают первыми?..
Приведенные выше пассажи я лично записал в блокноте (последняя фраза вычеркнута, на полях моей рукой значится слово «философствования!», выражающее недовольство написанным). Перед тем как прийти нынче на заседание суда, я судорожно вносил эти фразы в блокнот, готовясь к встрече с клеветниками — с людьми, которые надеются спастись, погубив мою репутацию. Поскольку я сам юрист, вы, верно, сочтете, что мне нетрудно предстать перед судом, выдержать любопытство зрителей, а также присутствие бывших друзей и двух женщин, возможно, любивших меня; подумаешь, испытание для опытного адвоката, пожалуй, фыркнете вы. И будете не правы. Ибо звание адвоката предполагает защиту чужих интересов, внимание к чужой беде. Адвокат не готов хладнокровно решать, что должно быть спасено, а что нет. Адвокат не готов спасать самого себя.
Книга первая
8 октября 1849 года
1
Я очень хорошо помню день, когда началась эта история, поскольку с нетерпением ждал одного важного письма. А также потому, что, по домыслам отдельных лиц, в тот день я должен был сделать предложение Хэтти Блум. И конечно, потому, что в этот день я увидел его мертвым.
Блумы жили по соседству с моими родителями. Четыре дочери Блумов считались чуть ли не самыми красивыми в Балтиморе, а младшая, Хэтти, была еще и самой обаятельной из сестер. Мы с Хэтти дружили с раннего детства, о чем нам не уставали напоминать родственники — кажется, всякий раз подразумевая, что столь давнее знакомство обязывает к другим, более прочным узам.
Подобные намеки могли вызвать у нас взаимное отвращение, однако не вызвали, и лет примерно с одиннадцати я стал вести себя по отношению к Хэтти как заботливейший из супругов. Обходясь без клятв в вечной любви и преданности, я потакал всем прихотям Хэтти, она же грела мне сердце своим милым щебетанием. В голосе ее было нечто успокаивающее, и для меня он порой звучал подобно нежной колыбельной.
Собственный мой нрав отличался таким созерцательным спокойствием, что нередко я производил впечатление человека, разбуженного ото сна; я говорю так, поскольку часто слышал в свой адрес вопрос, уточняющий именно это обстоятельство. Так бывало в большом обществе, а среди людей близких я мог впасть в необоснованную разговорчивость и, случалось, терял нить собственного рассуждения. Вот почему я с таким наслаждением слушал живую речь Хэтти. Полагаю, я в известном смысле зависел от ее щебета. Рядом с Хэтти мне не хотелось привлекать внимание к своей персоне; я был спокоен, сдержан, а главное, в совершенном ладу с собой.
Позвольте особо отметить: я даже не представлял, что день, с которого начинается моя история, для многих был днем ожидаемой помолвки между мной и Хэтти Блум. Я вышел из адвокатской конторы, где служил, направился на почту — и столкнулся с почтенной, уважаемой в Балтиморе дамой: миссис Блум, теткой Хэтти. Миссис Блум не преминула заметить, что хождение за письмами стоило бы поручить кому-нибудь из моих подчиненных, клерку, не обремененному более важными делами.
— Странный вы субъект, Квентин Кларк! — заявила миссис Блум. — Когда надо быть на службе, вы бродите по улицам, а в свободные часы у вас такой вид, будто вы заняты сложнейшей работой!
Миссис Блум была истинной уроженкой Балтимора — не терпела мужчин, не имеющих доходного бизнеса, и девиц, обделенных миловидностью.
Да, таков Балтимор — хоть в ясную погоду, хоть в туманную, какая выдалась в тот день; таков Балтимор, населенный деловитыми, чуждыми праздности и веселья людьми, что спешат по добротным мостовым и толпятся на мраморных ступенях банков и контор. Поистине праздность и веселье в дефиците в нашем городе, который глядит исключительно вперед; в городе, внушительные здания которого как бы надзирают над гаванью, переполненной судами. Огромные клиперы доставляют кофе и сахар из Южной Африки и с Вест-Индских островов, а товарные вагоны увозят в Филадельфию и Вашингтон целые бочонки устриц и тонны муки. В то время в Балтиморе никто не выглядел нуждающимся — даже если действительно нуждался; и чуть ли не каждый козырек маркизы являлся входом в дагеротипную мастерскую, готовую запечатлеть факт благосостояния для потомков.
Но вернемся к миссис Блум. Она улыбнулась и взяла меня под локоть, прежде чем мы стали пересекать оживленную улицу.
— Должна заметить, что к сегодняшнему вечернему приему все готово.
— К вечернему приему, — повторил я, гадая, что она имеет в виду. Питер Стюарт, мой партнер по бизнесу, кажется, упоминал званый ужин в доме, которому оба мы были не чужды. Однако письмо занимало все мои мысли, и поэтому я напрочь позабыл об ужине. — Да, конечно, нынешний вечер! Я с нетерпением жду его, миссис Блум.
— Знаете что, мистер Кларк, — продолжала миссис Блум, — не далее как вчера, на Маркет-стрит (поколение балтиморцев, к которому принадлежит миссис Блум, до сих пор называет Балтимор-стрит на старый лад), я слышала разговор о нашей дорогой Хэтти. Так вот, о ней отзывались как о самой прелестной из незамужних леди нашего города!
— С этим можно поспорить, — сказал я. — Мисс Хэтти — самая прелестная из всех леди Балтимора — что незамужних, что замужних.
— Ах, как остроумно вы изволили выразиться! — воскликнула миссис Блум. — Кстати, вам двадцать семь, а вы все еще холостяк. Это неправильно, милый Квентин. Я бы даже сказала — неестественно. И не вздумайте меня перебивать. Где это видано, чтобы молодой человек не…
Что миссис Блум говорила дальше, я не слышал из-за громыхания двух экипажей, которое раздалось позади нас. «Как кстати, — подумал я. — Сейчас усажу ее в экипаж и дам кучеру двойную цену». Однако, когда экипажи обогнали нас, я увидел, что это похоронная процессия. Новенький катафалк сопровождала траурная карета. Лошади трусили, низко опустив головы, как бы в знак уважения к своему грузу.
Никто, кроме меня, не обратил внимания на мрачный кортеж.
Заверив миссис Блум в нашей скорой встрече на ужине, я распрощался с ней и вскоре пересек соседнюю улицу. Мимо меня с воинственным визгом пронеслось стадо свиней, и я выбрал обходной путь — по Грин-стрит, через Файетт-стрит, куда и направлялась траурная процессия.
Церемония погребения, свидетелем которой я стал, закончилась, едва успев начаться. Сквозь туман я пытался рассмотреть провожавших покойного. Все происходило словно во сне — вместо фигур расплывчатые силуэты; вдобавок не отпускало чувство, что мне не следует здесь находиться. Речь священника показалась приглушенной — потому ли, что я стоял довольно далеко, у кладбищенских ворот, потому ли, что собравшихся было мало, и священнику не пришлось напрягать голос.
Более печальных похорон я никогда не видел.
Сначала я решил, дело в скверной погоде. Затем списал свои ощущения на количество провожающих — их было всего четверо или пятеро, ровно столько, сколько необходимо, чтобы поднять гроб. Или, может, причина крылась в скомканности отпевания, в небрежении священника. Ни жалкий катафалк, что я наблюдал чуть раньше, ни даже церемонии на соседнем бедном еврейском кладбище никогда не являли подобного, я бы сказал, нехристианского безразличия. На могилу не лег ни один цветок, не пролилась ни одна слеза.
