Уинстон Грэхем - Энджелл, Перл и Маленький Божок
Дэвис снял очки в золотой оправе.
— На чьей вы стороне, Бирман?
— Ни на чьей, дорогой мой. Я просто выполняю порученную мне работу.
— Я теперь включен в список, — сказал Годфри, — это уже кое-что. Это значит, что я на пути наверх! Это значит, что меня знают. Теперь у меня имя! Целый год я проторчал у Роба Робинса, и все без толку. А теперь иду в гору, Устричка. Это уж точно.
— Годфри, — сказала она. — Годфри, мне кажется, мы не можем так больше встречаться.
— Что? Почему?
— Опасно. Я боюсь.
— Боишься Уилфреда? Брось!
— Нет, правда боюсь. Ты считаешь, что он нам ничего не сделает. Но ведь я его жена. Он мой муж. Я не хочу, чтобы он обо всем узнал, по крайней мере, не сейчас и не таким образом. Представь себе, вдруг он случайно вернется и нас застанет. Мне неприятно его обманывать. Я мучаюсь. Правда.
— Но тебе не неприятно быть со мной.
— Конечно нет. Когда мы вместе… Просто не знаю, что со мной происходит. С тобой все по-другому. Ты знаешь…
— Да, знаю. Знаю. И это самое главное, верно?
— Да, верно. И все-таки не найти ли нам другое место? Ты ведь предлагал снять комнату.
— Я думал об этом. — Годфри стремительно провел рукой по волосам, отчего шевелюра его поднялась дыбом, наподобие гребня какаду. — Как насчет того, чтобы приходить ко мне?
— К тебе? На Уилтон-Кресчент? Там ведь леди Воспер.
— Помню. Разве об этом можно забыть? Но теперь она больше не встает с постели. Только когда ходит в туалет. В моей комнате мы будем в безопасности. Она не заходила туда уже с полгода.
— Не смогу! Я умру от страха.
— Я тебя успокою. Я это умею, ты знаешь.
— Нет. Ни за что не соглашусь. Это еще хуже, чем здесь. Как у тебя язык повернулся такое предложить?
— Ладно, ладно, я только спросил. Забудь, и все. Не нервничай.
— Который час?
— Еще рано. Четыре. Времени сколько угодно. Вытащи подушку из-под головы.
Немного спустя в соседней комнате зазвонил телефон. Они молча слушали, а он все звонил и звонил. Перл приподнялась, но Годфри не пускал.
— Оставь, мне больно.
— Спокойно. В четыре ты ушла на почту. Забыла? Жаль, но тебя нет дома.
Телефон замолчал.
— Видишь, — сказала она. — Я вся на нервах, так не может продолжаться.
— Во всяком случае, сейчас-то мы продолжим.
В половине пятого он поднялся с кровати, отодвинул штору и поглядел на себя в зеркало.
— Губа все еще немного вздута. Что-то долго не проходит. И поцелуи не помогают.
Перл приподнялась на локте и посмотрела на молодого человека, которого совсем недавно ненавидела. Она до сих пор не может разобраться в своих чувствах. Словно месяцами строила плотину, затыкая каждую брешь, содрогаясь от грозящей опасности. И вот плотина прорвалась, поток унес ее с собой, и она то плавала блаженно на волнах, то погружалась в пучину.
— Ведь до твоего следующего боя еще далеко?
— Пока еще не решено, но я должен быть наготове. До конца года неплохо было бы провести еще один бой. Хорошо бы с Пэтом О'Хейром. Хорошо бы один матч до Рождества и три после. Тогда к лету я окажусь в списке вторым.
— Годфри, неужели тебе никогда не приходит в голову, что ты можешь потерпеть поражение? Неужели никогда?
— Ясно, мне может не повезти, к примеру нога вдруг подвернется или рефери неверно присудит. А другое — нет. Понимаешь, я в себя верю. И это самое главное.
— А та неделя, что мы не виделись, ты что — стеснялся своего лица?
— Постой, постой, как это — стеснялся своего лица? Мне мое лицо нравится. Я его люблю. Неприятно, когда оно расквашено. И мне вовсе не хочется, чтобы ты меня таким видела. А вдруг я тебе опротивею. Может, ты станешь от меня бегать? Как раньше?
— Ты знаешь, что такого больше не будет.
Он надел куртку, застегнул «молнию».
— Годфри… Так не может больше продолжаться. Я хочу сказать, между нами.
— Почему?
— В этом есть что-то грязное. Эти свидания после обеда или когда Уилфреда нет дома. Встречи в кино. Всевозможные тайные уловки. Неужели не понимаешь, что так не может продолжаться?
— Ты ведь сама сказала, что не хочешь, чтоб Уилфред узнал.
— Да, не хочу. Мне это противно. Если необходимо, я ему готова сама сказать. Чтобы нам окончательно порвать. Тогда я смогу вернуть ему деньги, те, что остались.
— Какие еще деньги?
— Когда мы поженились, он положил на мое имя деньги. Отец настоял.
— Хороший человек. Сколько?
— Пять тысяч. Я потратила из них тысячу — или около того.
Годфри ласково похлопал ее по щеке.
— Да ты сглупишь, если отдашь ему обратно хотя бы монету. Как хочешь, а старичок уже кое-что получил за свои денежки. Оставь их себе, Устричка. На черный день.
— А как с нами?
— Не спеши. Мы сейчас совсем запутались. У меня еще Флора висит на шее. Правда, ее песенка спета — все дело только во времени. Но я не могу ее бросить. Ну, и я… Я все поднимаюсь вверх. Еще полгода, и кто знает, где я окажусь. Давай обождем немного, а?
— Неужели ты должен быть при ней?
Он наморщил рассеченную бровь, глядя в зеркало.
— После смерти такой старушки всегда есть, чем поживиться. Так почему мне сматываться и оставлять вое ее доченьке или какой-нибудь краснорожей сиделке?
Перл поежилась.
— Мне не нравится, когда ты так говоришь…
— Может, я вообще тебе не по вкусу, а?
— А, может, она тебе нравится?
— Господи, разве ты ее не видела?
— Видела.
— Она мне в бабушки годится. И в молодости тоже была не картинка. А теперь и вовсе развалина. Краше в гроб кладут. Вот Маленький Божок и поджидает, а вдруг ему что перепадет. Воровством не занимаюсь, чужого не беру. Просто приглядываю за всем, так сказать, провожаю ее в последний путь. Вот ее не станет, тогда мы и подумаем, а? Как тебе это? По вкусу?
— Не знаю, — сказала она. — Я никогда не знаю, можно тебе верить или нет.
— Где ты ошивался, гаденыш? — спросила леди Воспер.
— Бросьте вы. Я что, обязан торчать возле вас двадцать четыре часа в сутки? Еще чего! Да шоферский союз этого не допустит. Что с вами стряслось? Какая муха вас укусила?
— Двадцать четыре часа в сутки! Ах ты подлый недоносок! Да я не видела тебя с восьми утра! А сейчас пять! Целых девять часов! Кто ты такой — маленький лорд Фаунтлерой, который красуется на Пикадилли в бархатном костюмчике и гетрах? Боже мой! Да ты мой шофер, мой слуга, наглый ты, заносчивый паршивец! Запомни это! Слуга, которому я плачу, и больше ничего! В восемь утра петушок почистился и улетел, девять часов он прокукарекал где-то на навозной куче, а потом заявился обратно и ждет, чтобы ему целовали задницу! Так вот, это в последний раз. Я тебе говорю: в последний раз.
