Саймон Толкиен - Последний свидетель
— Не далее как сегодня утром вы поведали нам, что, судя по словам леди Энн, приглашение погостить в доме друга, Эдварда Болла, в понедельник вечером исходило от матери Эдварда, верно?
— Да, верно.
— Ваша матушка говорила, что Боллы вас пригласили?
— Наверное. Хотя не помню точно, что именно она тогда сказала.
— Могла ли сказать ваша матушка, что то была ее идея — отправить вас погостить у Боллов?
— Не думаю.
— Ну, хорошо. Возможно, леди Энн не говорила, кто именно был инициатором приглашения. Вы просто узнали, что миссис Болл приглашает вас остаться на ночь, так?
— Не знаю. Наверное.
— Благодарю. В ваших письменных показаниях сказано, что вы встревожились, когда миссис Болл сказала, что о вашем визите договаривалась Грета.
— Да, верно.
— Но почему это вы вдруг встревожились, а, Томас?
— Потому что это не ее дело. Она не имела права решать, куда мне ехать, к кому и когда.
— Что ж, это понятно. Но что, если именно ваша матушка попросила ее позвонить миссис Болл и договориться?
— Мама никогда бы этого не сделала.
— Почему? Ведь еще в то воскресенье, днем, у нее страшно разболелась голова, это вполне могло помешать. Или я ошибаюсь?
— Не уверен. Но возможно…
— Так почему она не могла попросить Грету об этом пустячном одолжении?
— Она бы попросила тетю Джейн, а не Грету.
— Но в воскресенье днем миссис Мартин дома не было.
— Мама бы дождалась ее возвращения. Или позвонила бы сама.
— Но почему не попросить Грету? Ведь та была рядом.
— Потому что моя мама никогда ни о чем не стала бы просить Грету.
— Почему?
— Потому что она ей не нравилась.
— Понимаю. Но с чего это вы вдруг решили, а, Томас?
— Это было видно невооруженным глазом. Она избегала общества Греты. И в Лондон никогда не ездила только из-за нее.
— Но ведь в апреле она взяла вас с собой в Лондон. Ну, когда вы признавались в любви в такси. А потом поехала еще раз, за четыре дня до своей смерти, посетить Цветочное шоу в Челси. И оба раза Грета была в Лондоне.
— Она всегда ездила на Цветочное шоу. Из-за роз. Мама очень любила розы, разводила их.
— Понимаю. Говорила ли она вам когда-нибудь, что ей не нравится Грета?
— Нет. Мне не говорила. А вот Грете сказала. После того, как Грета выпустила собаку из дома. А потом еще толкнула меня. Мама сказала ей, что она настраивает отца против нас, что она злобная ядовитая тварь, ядовитая, как змея.
— Но ведь это не все, что сказала леди Энн Грете в тот день, верно, Томас? Позже она зашла к ней в кабинет вместе с вами и извинилась за то, что наговорила в запальчивости. И ее извинения были приняты. Я прав, Томас?
— Да. Но она тогда поступила неискренне.
— Кто поступил неискренне?
— Грета. Она ненавидела маму. Нет, не так. Она хотела занять ее место. Поэтому и отправила меня ночевать к Эдварду. Видно, хотела меня спасти. Потому как я — часть того, что она хотела заполучить.
— Что ж, спасибо за то, что так полно представили нам свою версию, Томас. Но ведь это все только слова, не так ли? У вас нет ни единого вещественного доказательства, подтверждающего сказанное, или я ошибаюсь?
— Я видел, как Грета смотрела на маму. Видел, как она примеряла ее платья.
— Да, примеряла. И что с того? Ведь это вовсе не означает, что она планировала ее убить, верно?
— Знаю, что это она организовала убийство.
— Опять слова. Так, теперь объясните нам вот что. На утреннем заседании вы говорили, что решили ехать домой от Боллов, испугавшись того, что леди Энн не подходит к телефону. Миссис Болл довезла вас до дома, высадила у ворот. Как вы вошли?
— У меня были ключи. И от входной двери, и от ворот тоже.
— Сколько было времени?
— Точно не помню. Примерно половина девятого.
— Сколько времени прошло между этими вашими безуспешными звонками и появлением в доме?
— Не знаю. Минут двадцать. Ну, может, полчаса. Часов при мне не было.
— Так вы выехали сразу же после того, как позвонили и никто не ответил?
— Нет. Мы еще немного поговорили, а потом муж миссис Болл откуда-то позвонил.
— Итак, вы вернулись домой и, как уже говорили, увидели, что окно в кабинете открыто. И закрыли его. Потом поднялись наверх и открыли окно у себя в спальне. — Да.
— Потому что вечер выдался теплый?
— Да, теплый.
— И оно оставалось открытым, даже когда пошел дождь?
— Да. Не ураган же.
— И вы лежали у себя в постели, а ваша матушка спала у себя в комнате?
— Да. И когда я услышал, что к дому подъезжает машина, то выключил свет. А потом выглянул и увидел, что они идут через лужайку к дому, прямо к окну в кабинете, и один из них сильно расстроился, увидев, что все окна нижнего этажа закрыты.
— «Черт, да окна заперты. Мать их так». Примерно таким вот образом вы передали слова одного из них. — Майлз с каким-то особым нажимом произнес бранные слова.
— Да, — ответил Томас. — Он был явно рассержен.
— А вы видели человека, произносившего эти слова?
— Нет. Я сидел на постели. А они стояли внизу, под окном.
— Получается, вы не можете утверждать, что человек, произносивший эти бранные слова, стоял у окна в кабинет. Он с тем же успехом мог находиться у боковой двери или у окна в столовую.
— Ну, возможно.
— И он наверняка говорил обо всех окнах на той стороне дома, правильно?
— Во всяком случае, не о моем. Мое-то было открыто.
— Нет, я имею в виду на первом этаже.
— Да. Возможно.
— Благодарю вас. У меня нет больше вопросов о той ночи, когда свершилось убийство. Хотелось бы перейти к медальону, который вы нашли в доме своего отца в октябре прошлого года.
Майлз Ламберт взял вещдок под номером тринадцать и с минуту держал его за цепочку так, что сам золотой медальон в форме сердечка раскачивался из стороны в сторону, подобно маятнику. Присяжные смотрели, точно завороженные этим гипнотическим зрелищем.
— Вы уже рассказали нам, что ваша мама очень любила этот медальон.
— Да, любила.
— Она носила его каждый день?
— Нет, не каждый, конечно. Но очень часто.
— Однако вы почему-то ни словом не упомянули об этом медальоне полиции, до тех пор пока не нашли его. Я прав?
— Не было причин упоминать.
— Не было… Что ж, определенный смысл тут просматривается. Однако это не объясняет, почему вы в своих первых письменных показаниях ни словом не упомянули о том, как Роузи наклонился над телом вашей матушки, что-то с нее снял, какую-то золотую вещицу, и сунул в карман. Это появляется только во вторых ваших письменных показаниях, когда медальон уже был найден.
