Констан Геру - Замок Шамбла
– Это выходит публика, — сказала графиня дочери. — Пойдем поскорее. Кто знает, каким оскорблениям мы подвергнемся, если попадемся на глаза этой толпе.
– Да, матушка, — ответила госпожа Марселанж, сама не зная, что говорить, и с испугом оглядываясь.
– Пойдем, пойдем же, Теодора, — продолжала графиня. — Разве ты забыла, что достаточно носить имя Шамбла для того, чтобы эти негодяи убили нас?
Госпожа Марселанж с состраданием взглянула в зал, где были произнесены слова, все еще раздававшаяся в ее ушах, и прошептала:
– Несчастный! О, несчастный!
Потом она машинально последовала за матерью, которая думала только о толпе и об опасности, угрожавшей им обеим. Быстро спустившись по ступеням лестницы здания суда, они хотели перейти через площадь, отделявшую их от гостиницы, когда их остановило ужасное зрелище. На площади молча и неподвижно стояли более двух тысяч человек. Все они смотрели на старуху, коричневое платье и белый чепчик которой были покрыты толстым слоем пыли. Она шла медленно, время от времени останавливаясь, как будто не могла больше сделать ни шагу, потом опять принималась идти, полузакрыв глаза от усталости, а может быть, и от сна, протянув вперед руки, словно ища в пустоте какую-то призрачную опору.
Волосы выбивались из-под ее измятого чепца, смертельная бледность покрывала ее искаженное лицо, под покрасневшими, воспаленными глазами пролегли черные круги, а ноги, обернутые холстом, перепачканным кровью и превратившимся в грязные лохмотья, — все показывало, что бедная старуха проделала долгий путь и изнемогала от усталости. Добравшись до середины площади, она обвела безмолвно стоявших людей погасшим взглядом, потом, увидев здание суда, пролепетала слабым голосом, указав на храм Фемиды дрожащей рукой:
– Там, не правда ли, там судьи…
Она замолчала и, словно истощенная этим последним усилием, опустила руки и уронила голову на грудь.
– Клодина! — закричал голос из толпы.
К старухе бросилась Маргарита Морен.
– Клодина! Моя бедная Клодина! Что это с вами, боже мой?! — воскликнула она.
– О! Отсюда очень далеко до Пюи, — прошептала Клодина, присев на край мостовой.
– Святая Дева! Как же вы дошли сюда, Клодина?
– У меня было сорок франков, Маргарита, — прошептала старуха. — Сорок франков на дорогу. Я их спрятала, но она пришла, она плакала вместе со мной, как мне было не довериться ей? Я показала ей свое сокровище… и она украла его у меня!
– Она! Кто, Клодина?
– Мари Будон!
– Боже милосердый! Мари! Но зачем?
– Она хотела помешать мне прийти сюда, чтобы присутствовать при суде над Жаком, но я сказала: «Я буду там», и вот я здесь.
Улыбка торжества, бледная и печальная, тронула ее синие губы.
– Но как же вы одолели дорогу, Клодина?
– Пешком, — ответила старуха, которая слабела с каждой минутой.
– Господи Иисусе Христе! Возможно ли это? Сорок миль в ваши годы!
– Я шла три дня, Маргарита, — прошептала Клодина. — Я шла днем и ночью, без сна и отдыха; я ему сказала, что он увидит меня в суде, и я предпочла бы умереть… Бедный Жак! Ему будет приятно видеть меня.
Она прибавила мрачным голосом:
– Притом я должна была быть здесь, чтобы назвать судьям, если Господь допустит, чтобы его осудили, двух женщин… и дать суду доказательства… которые у меня здесь, на груди.
После недолгого молчания она продолжала:
– Я часто думала, что умру на дороге, Маргарита, но я говорила себе: «Нет, ты не можешь умереть, Жак должен видеть тебя в суде». Я не ропщу, я пришла вовремя.
Протянув руку к зданию суда, она спросила:
– Суд ведь там?
– Там, — печально ответила Маргарита.
– Помогите мне встать и дойти туда.
– Ах, Клодина, — сказала Маргарита с чувством, — это бесполезно.
– Вы ошибаетесь Маргарита, — возразила старуха твердым голосом, — судьям скажут, что хочет войти мать Жака, что она для этого сделала сорок миль пешком, и у них не хватит совести мне отказать.
Ухватившись за платье Маргариты Морен, она смогла встать на ноги.
– Пойдем, — сказала она.
– Но, моя бедная Клодина, — печально произнесла Маргарита, не трогаясь с места, — разве вы не понимаете? Разве вы ничего не знаете? Значит, надо вам сказать, что все кончено!
– Все кончено?!
Клодина зашаталась и провела рукой по глазам, словно на секунду ослепла. Потом, пристально взглянув на Маргариту Морен, она спросила отрывисто и решительно, хотя ее губы судорожно подергивались:
– Что же решили судьи? Что они сделали с Жаком?
Немного замявшись, Маргарита хотела было ответить, когда толпа, собравшаяся у здания суда, медленно расступилась, чтобы пропустить трех человек. Это были Жак Бессон и два жандарма. Со связанными за спиной руками, страшно бледный, осужденный шел между двумя жандармами, мрачно наклонив голову.
Клодина все поняла после одного-единственного взгляда — быстрого, ясного, ослепительного, как молния. Она увидела бледного связанного Жака, бесстрастных жандармов, безмолвную и неподвижную толпу. На лице сына она прочла смертный приговор. Тогда ее руки потянулись к Жаку, рот страшно искривился, она хотела вскрикнуть, но не могла; она лишь бессильно взмахнула руками, глаза ее закатились, и она упала наземь. Человек двадцать бросились ей помогать, что вызвало сильный переполох. Жак повернул голову в ту сторону.
– Что там такое? — спросил он жандарма.
– Ничего, — ответил тот, что видел, как упала Клодина, — какой-то бедной старухе сделалось дурно.
– Бедной старухе! — прошептал Жак, подумав о своей матери, будучи уверен, что она в Шамбла.
Пока его вели в тюрьму, Маргарита распорядилась, чтобы Клодину перенесли в ту же гостиницу, где остановилась она сама. Графини де Шамбла присутствовали при этой сцене, и их объял вполне понятный ужас. Маргарита Морен, когда ее стали расспрашивать, сказала, кто эта бедная женщина, которой все так сочувствовали, и обе дамы опасались, как бы это сочувствие не сделалось для них смертельно опасным, если народ их узнает. Однако, несмотря на эту опасность, графиня оставалась в толпе, которая в приступе негодования и гнева могла растерзать их обеих на куски. Дочь, в свою очередь, умоляла ее поскорей вернуться в гостиницу.
– Возвращайся одна, Теодора, — сказала ей графиня, — а у меня есть дело.
– Куда хотите вы идти, матушка? — с испугом спросила госпожа Марселанж.
– В ту гостиницу, куда перенесли Клодину.
– Как! Вы хотите…
– Видеть ее и поговорить с ней.
– Это безумие, матушка. Одно слово этой женщины может заставить народ убить вас.
