Найо Марш - Последний занавес
— Полагаю, все эти фокусы могли быть придуманы для того, чтобы заставить сэра Генри изменить завещание, а вы ведь не будете спорить, что завещание, вернее, оба завещания тут очень даже при чем.
— Боюсь, это слишком тонко для моих бедных мозгов.
— Ведь все знали, что до всех этих событий главной наследницей сэра Генри была его младшая внучка?
— Ну, это трудно сказать. Все мы то в фаворитах оказывались, то в изгоях.
— И все же, если это верно, то разве не повлияли бы эти фокусы, приписанные девочке, на позицию вашего деда? — Аллейн помолчал, но ответа так и не последовало. — Слушайте, скажите, почему вы все-таки заставили его поверить, что все это ее рук дело?
— Это дьявольское отродье вечно себе всякие безобразия позволяет. Надо полагать, чувство оскорбленной невинности оказалось для девчонки совершенно внове.
— Видите ли, какое дело, — ровно продолжал Аллейн, — летающая корова оказалась последней в ряду розыгрышей, и именно той каплей, которая, насколько нам известно, заставила сэра Генри в очередной раз изменить в тот вечер свое завещание. Ему довольно убедительно доказали, что Пэнти тут ни при чем, и, возможно, не зная, кого подозревать, сэр Генри решил отомстить всей семье разом.
— Да, но…
— Таким образом, кто бы ни участвовал в этих розыгрышах непосредственно…
— Вы должны по крайней мере признать, что вряд ли я стал бы пытаться вычеркивать из завещания себя самого…
— Полагаю, это непредвиденное последствие. Возможно, вы надеялись восстановить свое прежнее положение, при том что Пэнти в разделе наследства больше не участвует. Следующий вариант завещания, похожий на тот, что был зачитан за ужином, только получше для вас. Вы признали, что были соучастником мисс Орринкурт в одном из розыгрышей. Или по крайней мере знали о нем.
— Мне не нравятся, — стремительно заговорил Седрик, — все эти разговоры о сообщничестве. Мне не нравятся эти намеки, и я их отвергаю. Своими фантазиями вы загоняете меня в угол. Полагаю, мне ничего не остается, кроме как признать, что я знал о ее проделках и ее мотивах. Меня это забавляло, это хоть немного рассеивало чудовищную тоску никому не нужных празднеств. Что касается Пэнти, то она всегда вызывала у меня отвращение, и я ни капельки не жалею, что девчонка попала под подозрение и была исключена из завещания. А то уж больно она изнежилась в лучах своей заемной славы. Вот!
— Спасибо, — сказал Аллейн. — Это во многом рассеивает туман. А теперь, сэр Седрик, еще раз: вы совершенно уверены, что не знаете, кто написал письмо?
— Сто процентов.
— И столь же уверенно можете подтвердить, что это не вы подложили книжку в блюдо с сыром?
— Я? — воззрился на него Седрик. — А зачем мне это нужно? Нет, разумеется. Мне вовсе не хочется, чтобы убийцей оказалась Соня. Нет, нет, я тут ни при чем. Я вот о чем думаю… я… мы… ладно, не важно. Одно лишь могу сказать: мне хотелось бы знать.
При взгляде на него Аллейна вдруг посетила некая мысль, настолько невероятная, что ему расхотелось дальше расспрашивать Седрика о его взаимоотношениях с мисс Орринкурт.
Впрочем, появление Полин Кентиш и не позволило ему это сделать.
Полин вошла, всхлипывая, — не то чтобы она рыдала в голос, но всем видом давала понять, что едва сдерживает слезы. Аллейну она показалась копией своей сестры Дездемоны, только постарше и волос побольше. Она начала с благодарностей Аллейну за то, что он является мужем своей жены. «Вроде как друг к нам приехал». Все, что она говорила, звучало как театральный монолог. Речь зашла о Пэнти. Аллейн так добр к ней, ребенок необыкновенно привязался к нему. «И я всегда считала, — Полин пристально посмотрела на него, — что все знают». Начиная с этого момента говорили о проказах девочки. Если нужно, Полин готова была представить сколько угодно твердых доказательств ее неучастия в розыгрышах.
— Это просто невозможно, ведь за девочкой все время наблюдают, глаз не сводят. Доктор Уизерс дал на этот счет совершенно четкие указания.
— Ну и много от них было толку! — перебил ее Седрик. — Ты только посмотри на Пэнти.
— Доктор Уизерс исключительно знающий человек. И не его вина в том, что таблетки Джунипера испортились. Твоему деду лекарства всегда помогали.
— В том числе и крысиный яд?
— Доктор Уизерс его не прописывал, — сказала Полин, до предела понижая тембр голоса.
Седрик только усмехнулся.
Не обращая на него внимания, Полин с надеждой повернулась к Аллейну.
— Что же нам делать, мистер Аллейн? — умоляюще заговорила она. — Ведь все происходящее так ужасно, так трагично. Неопределенность! Бесконечные подозрения! Ощущение, что здесь, в нашем собственном кругу!.. Что делать?
Аллейн начал расспрашивать ее о событиях, последовавших за уходом сэра Генри из театрика в ночь его гибели. Выяснилось, что Полин первой пришла в гостиную, опередив Трой, Пола и Фенеллу. Мисс Орринкурт пробыла там совсем недолго и в оживленной дискуссии по поводу возможного автора изображения летающей коровы не участвовала. К семейному спору с неловкостью прислушивались трое гостей, когда появился Баркер и возвестил, что сэр Генри просит мистера Рэттисбона подняться к нему. Сквайр и пастор воспользовались этим предлогом, чтобы удалиться. Пол и Фенелла ушли спать. Трой к тому времени тоже отправилась к себе. Еще несколько отрывочных реплик, и празднование дня рождения прекратилось.
Полин, Миллимент и Дездемона направились в «Бернхардт», комнату, где остановилась Полин, и долго там разговаривали. Затем они разошлись по ванным, в конце коридора, где столкнулись с мистером Рэттисбоном, явно возвращающимся из покоев сэра Генри. Аллейн, знакомый с этим человеком, предположил, что со своей поздневикторианской застенчивостью Рэттисбон поспешно проскользнул мимо трех дам в спальных халатах и проследовал в свое крыло. Дамы проделали вечерний туалет и вернулись в свои рядом расположенные комнаты. Начиная с этого момента повествования лицо Полин приняло мученическое выражение.
— Изначально, — продолжала она, — «Бернхардт» и «Банкрофт» представляли собой одну большую комнату — по-моему, детскую. Стена между ними — простая перегородка. Милли и Десси заняли «Банкрофт». Естественно, я понимала, что нам нужно многое обсудить, и некоторое время принимала участие в общем разговоре. Кровать Милли стояла как раз напротив моей, только по другую сторону перегородки, да и Десси — совсем недалеко. Но день получился длинный, и все были совершенно измучены. А они всё говорили и говорили. Безумно хотелось спать, а как тут заснешь? Глупость какая-то, право.
