Жорж Сименон - Смерть Беллы
Обзор книги Жорж Сименон - Смерть Беллы
Жорж Сименон
«Смерть Беллы»
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
I
Бывает так: сидишь себе дома, занимаешься привычными, каждодневными делами, не заботишься о выражении лица — ведь ты же один, но вдруг поднимаешь глаза и спохватываешься: шторы не задернуты, и снаружи за тобой кто-то следит.
Вот так получилось со Спенсером Эшби. Так, да не совсем: на самом деле в тот вечер никто не обратил на него внимания. Он любил одиночество, особенно такое: плотное, ни звука извне, да еще снег, который валит хлопьями, словно воплощая собой тишину.
Разве мог он, да и кто угодно другой, предвидеть, что потом этот вечер будут изучать чуть ли не через лупу, что его. Спенсера, поместят под лупу, как насекомое, и заставят повторить все, шаг за шагом.
Что было на обед? Не суп, не яйца и, кажется, не бифштексы; одно из тех блюд, которые Кристина стряпает из всяких остатков — подруги просят у нее рецепты этих блюд, желая ей угодить. На сей раз угадывались разные кусочки мяса, в том числе ветчина, горошек, и все это под слоем обжаренных макарон.
— Так ты не едешь со мной к Митчелам?
В столовой было очень жарко. В доме сильно топили — так им нравилось. Он вспомнил, что за едой у жены выступили пятна румянца на скулах. Она часто краснеет во время еды. Впрочем, это ее не портит. Ей совсем недавно перевалило за сорок, но он слышал, как она толковала подруге, что наступает критический возраст.
Почему в память ему запали именно красные пятна на щеках, а все прочее тонет в вязком тумане, сквозь который ничего больше не разглядеть? Белла, конечно, была, тут же. Он знает, что она сидела за столом. Но не помнит, какого цвета было на ней платье, о чем говорили — если только она вообще принимала участие в разговоре. Сам-то он молчал, значит, женщины болтали между собой; кстати, когда на столе появились яблоки, прозвучало слово «кино», а потом Белла исчезла.
Пошла в кино пешком? Возможно. До кино полмили ходу.
Он всегда любил ходить по снегу, особенно по первому выпавшему снежку, и весело было думать, что отныне на несколько месяцев резиновые сапоги выстроятся в линейку справа от входной двери, под навесом, рядышком с широкой лопатой для расчистки снега.
Он слышал, как Кристина складывала тарелки, вилки и ножи в посудомоечную машину. Он в это время стоял у камина, набивая трубку. Несмотря на горячие батареи, Кристина по случаю снегопада подложила в огонь два полена, но не ради мужа — он все равно в гостиной не останется, — а ради подруг, которых в тот вечер поила чаем.
— Если ляжешь, не дождавшись меня, запри дверь.
Ключ у меня с собой.
— А как же Белла?
— Она пошла на первый сеанс, вернется самое позднее в полдесятого.
Все настолько обычно, что в этой обычности есть даже нечто нереальное. Голос Кристины доносился из спальни. Подойдя к дверям, он увидел, что она сидит на кровати и натягивает красные шерстяные рейтузы джерси, она достала их только что, и они еще припахивали нафталином, потому что она надевала их лишь зимой, на улицу. Почему он отвернулся, словно стесняясь, при виде задранного платья? И почему она сделала такое движение, словно хотела одернуть подол?
Она уехала: он слышал, как удаляется машина. Живут они в двух шагах от поселка, но все равно, куда бы ни направлялись, приходится пользоваться машиной.
Первым делом он снял пиджак, развязал галстук, расстегнул ворот рубашки. Потом присел на кровать, на то самое место, где недавно сидела жена, — оно еще было теплое, и переобулся в домашние туфли.
Не странно ли, что все это, оказывается, так трудно вспомнить! Даже приходится самого себя уговаривать:
«Ну же! Я стоял там-то и там-то. Что делал потом? Что я обычно делаю в это время?» Он мог бы забыть, что пошел в кухню, открыл холодильник, достал бутылку содовой. Потом с бутылкой в руке прошел через гостиную, нагнулся сперва за «Нью-Йорк тайме», лежавшей на круглом столике, потом за портфелем, который был на полочке под вешалкой. Вечно у него полны руки, когда он идет к себе в закуток, и каждый раз он бьется над одной и той же задачей: как открыть, а потом закрыть дверь, ничего при этом не уронив?
Бог его знает, что было в этой комнатке до того, как дом перестроили. Прачечная, что ли? Чулан для хранения инструментов? Ему как раз нравится, что она непохожа на обычные комнаты: во-первых, потолком, скошенным в том месте, где проходит лестница, во-вторых, тем, что при входе надо спуститься на три ступеньки вниз, а пол сложен из широких, неровных каменных плит и, наконец, единственным окошком — оно такое высокое, что открывается с помощью веревочки и блока. Он все устроил своими руками: покрасил, смастерил вдоль стен стеллажи, провел сложную систему освещения, выискал на распродаже коврик, которым прикрыл плиты там, где кончалась лестница.
Кристина играет в бридж у Митчелов. Почему он в мыслях называет ее «мамаша» — ведь она всего-то на два года старше его? Наверно, из-за друзей: у кого есть дети, те часто при них называют жен «мамами». Но ему бывает не по себе, если это слово срывается у него с языка в разговоре с ней, и он испытывает смутное чувство вины. Если она не играет в бридж, то спорит о политике, вернее, о долге перед общественностью поселка и об усовершенствованиях в нем.
В сущности, работа, которой он, Спенсер, занимается, тоже общественная: сидит один у себя в закутке и проверяет работы по истории, написанные его учениками.
Правда, «Крествью скул» — школа не местного масштаба. Даже напротив: больше всего учеников поступает из Нью-Йорка, Чикаго, с Юга и из самого Сан-Франциско. Солидная школа, дающая подготовку для университета. Она не входит в число тех трех или четырех, которые приплетают к разговору всякие снобы, но все же заведение серьезное.
Так ли уж не права Кристина с ее страстью к общественной работе? Зря только она об этом так много говорит, да еще таким непререкаемым тоном, зря навязывает эти заботы всем и каждому. В ее представлении две с небольшим тысячи жителей их деревушки, несомненно, представляют собой единое целое; их связывает не зыбкое чувство солидарности или долга, а те же тесные, запутанные узы, которыми объединены родственники в большой семье.
А разве он не из той же семьи? Родился он не в Коннектикуте, а севернее, в Новой Англии, в Вермонте, сюда приехал учительствовать, когда ему было уже двадцать четыре, с тех пор он завоевал себе положение. Если бы сегодня он поехал с женой, каждый протянул бы ему руку для пожатия:
— Привет, Спенсер!
В общем, его любят. Он тоже более или менее всех любит. Ему нравится проверять работы по истории — больше, пожалуй, чем по естествознанию. Перед тем как взяться за дело, он достал из стенного шкафа бутылку шотландского виски и стакан, а из ящика — открывалку.
