Ефим Друц - Цыганские романы: Цыганский вор. Перстень с ликом Христа. Цыганский барон.
— Верно.
Коренастого, плечистого звали Мишей. Другого, повыше ростом, Романом.
— А я — Артур. Теперь можно разговаривать. Вы, ромалэ, как я понимаю, давно из табора. А о Кучерявом я слышал. От Сашки.
— Какой это Сашка? — спросил Роман. — Индус?
— Он самый, — ответил Артур.
— Наш это табор, — блеснув глазами, произнес Миша. — Ушли мы оттуда, дело одно получилось. Теперь Сашка водит табор.
— Ваши дела — ваши дела! — сказал Артур. — А Кучерявый ваш… Что вы с ним ходите? Барахло.
Цыгане промолчали. Потом Миша бросил:
— Не лезь на рожон — сгоришь.
— Вряд ли.
Артур поднял руку, будто пригладить волосы. Перстень блеснул. Цыгане переглянулись.
— Откуда он у тебя, морэ? — тихо спросил Роман.
— Старый баро Петрович подарил. В память о Стелле, ну и на дружбу. Петровича уже нет, а я вот он.
— Да… — протянул Миша. — Это другой разговор.
Роман согласно тряхнул черным чубом.
Сунулся в дверь проводник.
— Чаю не хотите, ребята?
— Нет, — отрезали цыгане в один голос.
— Мы пойдем, — сказал Роман, — извини, парень, если что было не так. Не знали тебя. С Кучерявым сами разберемся.
— Нечего с ним разбираться, ромалэ. Он этого не стоит. С собой разберитесь. Душа у вас неспокойна, я думаю.
Цыгане молча ушли. Появилась попутчица Света.
— Я проводника послала, — сказала она. — На всякий пожарный случай. Блатная компания. Мало ли что.
— У цыган нет блатных, — сказал Артур. — Воры встречаются, это да. Парни-ежики, в голенищах ножики. А блатных нет, они слова такого не знают. А сосед наш — он не цыган.
— Они вас не тронули, а? Вы заговоренный?
Артур засмеялся:
— Я хитрый. Кто меня тронет, дня не проживет. Я им сказал — они и не тронули.
— Смеетесь над девушкой, — сказала Светлана. — А если серьезно?
— Цыгане — люди. Они меня поняли.
— Некоторые ничего никогда не поймут.
— Есть и такие, — согласился Артур. — С ними другой разговор.
Пришла Ира, умытая, свежая. Чай появился. Поезд покачивало на быстром ходу.
— Вы женаты, Артур? — спросила Света.
— Как вам сказать… Один живу, никто не мешает.
— Звучит таинственно, — встряла Ира. — К вам, наверно, любовницы ходят. Вас борода не старит. Кто постарше, тот бреет бороду. Честно, Артур, есть женщина?
Артур призадумался: что им сказать? В самом деле без женщины плохо. Прекрасно все начиналось — любовью. Жить не могли друг без друга. И — перегорело, пепел остался. Она сказала: «Мы разные». И ушла восвояси.
— Была одна, — произнес Артур, глянув Ире в расширенные любопытством зрачки. — Была, да сплыла.
— А кто виноват? Вы ее бросили или она?
— Никто не виноват. Жизнь распорядилась.
— Мужчина всегда хочет сделать женщину рабой, — сказала Светлана.
— Ну, почему же…
Договорить не пришлось — дверь с лязгом отъехала, в проеме стоял Кучерявый. Он был тяжко пьян, сверкнула фикса[107].
— Фраерок! — гаркнул он. — Все базаришь?
Женщины взвизгнули. Артур встал, но Кучерявого взяли в клещи цыгане, отдернули, дверь закрылась, поезд затормозил у платформы.
Артур вышел — нет никого. Поезд двинулся дальше. Проводник показался в проходе и успокоил: те трое слезли. Артура запоздало трясло.
Закат пламенел над прихваченной морозцем дорожной слякотью. Небо горело, как на полотнах Рериха. Топырились уже оголенные ветви осокорей. Артур шел на закат по виляющему проселку. С пригорков виднелись замершие деревни.
Темнело быстро. Лесные полосы стали сплошными и черными, а только что они были прозрачны, и вдалеке за ними неслись по шоссе машины с зажженными фарами. Всплыл новый месяц, белые рожки.
Деревня вдруг вся распахнулась за новым увалом. И у колодца сошлись цыганки.
Они повернулись к Артуру, как по команде, и прекратили свой разговор. Смотрели. Ну как же: гадже идет. В табор, что ли, приехал? Зачем?..
Зима на пороге. Табор снял, наверно, две-три избы у местных хозяев-стариков, уезжающих в город к детям. В поле нельзя зимовать цыганам.
Артур подошел ближе к женщинам, вежливо поздоровался.
— Сашка здесь?
— А где ж ему быть! Чего приехал к нам, дорогой?
— Дело есть. Где он?
— Чяворо проводит, — сказала женщина и подозвала мальчонку. — Проводи его к баро, а сам возвращайся.
Артур с цыганенком пошли в конец улицы.
— Я тебя помню, — сказал вдруг чяворо. — Ты у нас был.
— Да, бывал. Что нового в таборе? Как дела?
— Кочуем, — сказал по-взрослому мальчик.
Ну, они в таборе быстро взрослеют. Хотят быть мужчинами. Подражают отцам. Цыганенок важно спросил:
— Как доехал до нас?
— Доехал. Докладывай, морэ, новости.
— Крис собирался… — сказал цыганенок и тут же осекся, будто лишнего сболтнул.
Артура это насторожило.
— Ну-ну, — сказал он, — я знаю, дальше давай, паренек.
Цыганенок посмотрел испытующе.
— Нелады, — произнес умудренно, — уходят люди. Роман и Миша подались в город. Весной еще. Знаешь?
— Знаю и это, морэ.
Цыганенок, чуть помолчав, осторожно выговорил, знать, не терпелось ему выдать главную новость:
— Агат у нас был.
Артур слышал эту историю. Мутный цыган. Хотел взять в таборе власть. Сашка его пересилил. Пришлось Агату уйти. И в городе этот Агат стал бандитом, даже был слух — выбился в уголовные авторитеты. Цыгане его отвергли.
— Что хотел, не знаешь? — спросил Артур.
— Кто?
— Агат.
— Перстень хотел поиметь, — засопел парнишка, обнаруживая осведомленность не по возрасту. — Тебя поминали.
Парень болтлив, но что с него взять? Он, впрочем, замкнулся и больше — ни слова.
Сашка стоял возле крайнего дома, за которым улица вновь перетекала в полевую дорогу. Стоял у ворот, курил трубку.
— Ну, морэ, здравствуй, — сказал Артур, а Сашка обнял его, шагнув навстречу, и выдохнул с дымом:
— Привез?
Зачем слова, если есть глаза, и глаза говорят все, что надо.
Артур снял перстень и отдал. Сашка его оглядел, надел на свой палец.
— Теперь, — сказал он, — пусть приходит.
— Воюешь, морэ? — спросил Артур. — Страшна, что ли, табору уголовка?
— Это так, своих дел навалом. Только Агат — гнилой ром. Сбивает с пути молодых. Такое бывало, не слышал? Леший у нас наткнулся на нож, а он ходил с городскими цыганами, без чужаков. Агат совсем оторвался, бандит. У него под рукой чеченцы, армяне, кого только нет… Отмороженный он.
— Пойдет против табора? Что-то не верится.
— А ему наш табор не нужен. Ему нужен перстень. Как власть. Любого цыгана увидел, пришел в другой табор, и там — хозяин. На это, морэ, я не согласен, с ума еще не сошел — отдать ему перстень. Это — цыган подчинить уголовке… Пойдем-ка в дом, ты с дороги. Будем пить чай, потолкуем со стариками…
