Тим Саймондс - Шерлок Холмс и болгарский кодекс (сборник)
– Который час, Холмс?
– Можно сказать, что сейчас очень поздно или очень рано. Но на самом деле время не имеет значения.
– Я позабыл, о чем мы говорили перед тем, как меня сморил сон. Кажется, мой мозг превратился в вату. Постойте-ка, речь шла о каком-то старом деле?
– Вообще-то мы обсуждали… да, вы правы, Уотсон, мы говорили о старом деле.
– Отчего у меня такое впечатление, будто вы стремитесь угодить мне? Ну ладно… Нам с вами не раз приходилось сталкиваться с опасностями. Какие-то были более осязаемы, чем другие. Какие-то – более гибельны. Например, болотная гадюка, смертельный подарок доктора Ройлотта своим падчерицам.
– Немало нервов мы потратили, ожидая появления той змеи в темной спальне мисс Стоунер.
– Вы-то, по крайней мере, догадывались, чего ожидать. Я же пребывал во мраке – и буквально, и фигурально.
– Я не считал, что нам угрожает реальная опасность, если действовать быстро и решительно.
– Именно так вы и поступили, прогнав смерть к тому, кто выпустил ее на волю.
– Как я не раз говорил – в том числе и над телом Ройлотта, – поднявший меч от меча и погибнет, и тот, кто роет другому яму, сам в нее попадет.
– И все-таки, Холмс, он умер ужасной смертью.
– То была заслуженная кара. Ройлотт без сожалений уготовил подобную судьбу своим жертвам. А они, между прочим, находились под его опекой и имели право рассчитывать на защиту и заботу отчима. И потому я снова повторю, что смерть доктора Гримсби Ройлотта не отяготит моей совести.
– Жизнь за жизнь, Холмс? Вроде бы все справедливо, но на мою совесть это дело легло тяжким бременем. А что скажете по поводу Чарльза Огастеса Милвертона?
– О, еще один негодяй. Ни один другой преступник – ни до, ни после – не внушал мне такого отвращения. Мерзкая личность. Он обрекал на несчастье тех, чей кошелек желал опустошить. А если денег не получал, не задумываясь рушил репутации, семьи – и делал это с наслаждением. Нет, я не чувствую вины за то, что позволил его убийце остаться безнаказанным. Не стоит жалеть о том, что правосудие свершилось над низким человеком, пусть и в драматичной манере.
– Так-то оно так, Холмс, и все же мы могли бы, что называется, спасти его для тюрьмы, чтобы он понес наказание по закону.
– Да? А вы подумали, чем это обернулось бы для покончившей с ним благородной дамы? Все, что осталось от ее жизни, было бы окончательно разрушено. Она и так настрадалась безмерно. Нет, ее пуля была справедливым наказанием для Милвертона.
– А помните, как следующим утром в нашей гостиной появился Лестрейд и вы с таким холодным видом отказались ему помочь? А ведь располагай инспектор более точными описаниями двух мужчин, убежавших из дома вымогателя, мы вполне могли сами оказаться за решеткой. Хемпстедская пустошь тогда показалась мне бесконечной.
– Уверен, что именно такое впечатление сложилось у читателей ваших записок. Вот только дистанция была несколько вами преувеличена, мой друг.
– Литератор имеет право на некоторые вольности, Холмс. Читатели ждут от меня определенного слога, ритма…
– …и неточностей в описании деталей!
– Пусть так. Но случалось, что я вынужден был кое-что изменять, кое о чем умалчивать. Править даты, прятать реальные лица под псевдонимами, избегать указаний на известные события. Порой мне казалось, что я недостаточно строго следую этой политике. Проницательный читатель…
– Если такой существует.
– Проницательный читатель мог бы из последовательности событий вывести для себя подлинные имена персон, вовлеченных в то или иное дело.
– А если не этот мифический проницательный читатель, то кто-нибудь из действующих лиц.
– Что ж, приходилось идти на такой риск, чтобы точнее рассказать о ваших расследованиях. А иначе я мог бы с тем же успехом писать художественную литературу.
– Иногда вы были очень близки к этому, Уотсон!
– Я считаю это комплиментом моим литературным способностям, Холмс.
– Вы же отлично понимаете, что я совсем другое имел в виду. Но могу сделать и комплимент, вы его заслуживаете.
– Интересно, что бы мы увидели, если бы могли перенестись вперед во времени на восемьдесят или сто лет. Какими нас будут помнить? И вспомнят ли вообще?
– Об этом я даже думать боюсь, учитывая нынешние наши сценические и экранные образы. Возможно, мы останемся только в сухих трудах историков, описывающих преступления Викторианской и Эдвардианской эпох. Все может вообще свестись к одной сноске. Сто лет – слишком долгий срок, чтобы оставаться в памяти людей, какими бы ни были твои достижения, особенно если достижения эти были скромны. Может статься, что нас, как вы и предположили, посчитают литературными персонажами, а не реальными людьми.
– Согласен. Я, к примеру, уже некоторое время с трудом вспоминаю даты, места и людей, с которыми мы имели дело относительно недавно. Однако, невзирая на туман, окутавший мой мозг, я чувствую, что прямо сейчас воспоминания возвращаются ко мне с необыкновенной четкостью. Тени тех, кто давно ушел, проносятся перед мысленным взором, роятся вокруг меня, толкаются, чтобы занять место получше. Я вижу Джабеза Уилсона с его огненно-рыжими волосами. Он улыбается мне. Всегда был жизнерадостным, что бы с ним ни случалось.
– А! Еще одно дело. Подобно истории с голубым карбункулом, оно началось с фарса, а потом переросло в нечто более мрачное и зловещее. Вот вам один из парадоксов жизни: элементарные на первый взгляд вещи нередко оказываются хитрыми головоломками. Мы часто с этим сталкивались, не так ли, Уотсон?
– Ну да. В эту категорию определенно попадает случай в поместье «Медные буки». Когда к нам обратилась мисс Вайолет Хантер, вы решили, будто пали ниже некуда, если уж они барышни советуются с вами, наниматься ли им в гувернантки.
– По-моему, я тогда назвал себя агентом по розыску утерянных карандашей и наставником молодых леди из пансиона для благородных девиц.
– И тем не менее вы переменили свой взгляд на дело после знакомства с мисс Хантер. Она произвела на вас самое благоприятное впечатление. Вы вели себя с ней крайне любезно, и я уверен, она была столь же очарована вами, как и вы ею.
– Она была клиенткой, и я постарался расположить ее к себе. Мое внимание служило лишь сигналом, что я с нетерпением жду ее рассказа. Уотсон, вы неисправимы: всегда и во всем видите романтику, поскольку сами безнадежный романтик. Но не воображайте, будто романтическая жилка вдруг проявится и во мне.
– Признаюсь, я был сильно разочарован, что вы потеряли всякий интерес к мисс Хантер, как только она перестала быть центром занимающей вас проблемы.
– Я помню это ваше высказывание, как и то, что вы навязали свои надежды, а значит, и свое разочарование читателям.
