Агата Кристи - Два романа об отравителях
— Но, радость моя, в таком случае надо было держать его за семью замками, а иначе какая разница, где ему лежать: среди моих носков или твоих платков?
— И все — таки разница есть. Ведь у меня отдельная комната, а ты живешь не один.
— Да неужели ты думаешь, что старина Лен стибрил бы у меня морфий?
— Я вообще не собиралась тебе ничего рассказывать, но теперь молчать нельзя. Потому что, понимаешь, он исчез!
— Исчез? Его что, полицейские оприходовали?
— Нет. Он исчез раньше.
— Ты хочешь сказать, что… — Нигель просто оцепенел от ужаса. — Нет — нет, погоди, давай разберемся. Значит, по дому гуляет пузырек, на котором написано: «Пищевая сода», а на самом деле внутри — морфий, и, когда у кого — нибудь заболит живот, он выпьет целую чайную ложку этой дряни? Боже мой, Пат! Что ты наделала? Ну какого черта ты не выкинула эту мерзость от греха подальше, раз уж тебе так не нравилась моя затея?!
— Потому что я считала, что нельзя выбрасывать ценный препарат, а надо его вернуть обратно в больницу. Я хотела тут же после того, как ты выиграешь пари, отдать морфий Селии и попросить положить на место.
— А ты точно его не отдавала?
— Ну нет, конечно. Неужели ты думаешь, что я отдала его Селии, а она наглоталась морфия и покончила с собой? Значит, по — твоему, я виновата в ее смерти?
— Да нет, успокойся. Когда он исчез?
— Точно не знаю. Я хватилась его за день до смерти Селии. В ящике его не было, но я тогда подумала, что, наверное, я положила его в другое место.
— Он исчез до ее смерти?
— Наверное, — сказала Патрисия, бледнея, — наверное, я поступила очень глупо.
— Это еще мягко сказано! — воскликнул Нигель. — Вот что получается, когда мозгов не хватает, а энергии хоть отбавляй!
— Нигель… Как ты думаешь, мне надо заявить в полицию?
— О черт! В полицию! — схватился за голову Нигель. — Не знаю. Наверное, надо. И во всем обвинят меня!
— Ах нет! Нигель, миленький! Это я виновата… я…
— Я украл эту дрянь, будь она проклята, — сказал Нигель. — Тогда мне это казалось забавной проделкой. Но теперь… я уже слышу язвительный голос обвинителя.
— Прости меня. Ведь я взяла морфий, потому что хотела сделать как…
— Ну да, как лучше. Я знаю. Знаю! Послушай, Пат, и все — таки я не верю, что он исчез. Ты засунула его куда — то и забыла. С тобой это бывает…
— Да, но…
Она колебалась, на ее напряженном лице промелькнула тень сомнения.
Нигель резко встал:
— Пойдем к тебе и перероем все ящики.
— Нигель, но там мое нижнее белье!
— Ну, Пат, ты даешь! Нашла время изображать оскорбленную невинность! Лучше скажи, ты не могла засунуть пузырек в ящик с трусиками?
— Могла, но я точно уверена…
— Мы ни за что не можем ручаться, пока не обыщем весь дом. И я не отступлюсь, пока этого не сделаю.
Раздался легкий стук в дверь, и вошла Салли Финч. Глаза ее округлились от удивления. Пат сидела на кровати, сжимая в руках носки Нигеля, ящики комода были выдвинуты, и Нигель, как почуявший дичь терьер, зарылся с головой в груду свитеров, а вокруг в беспорядке валялись трусики, лифчики, чулки и прочие предметы женского туалета.
— Ради всего святого, что здесь происходит? — спросила Салли.
— Соду ищем, — бросил через плечо Нигель.
— Соду? Зачем?
— У меня боли, — ухмыльнулся Нигель. — Страшные боли. — Он похлопал себя по животу. — И облегчить мои страдания может только сода.
— У меня, по — моему, где — то есть.
— Увы, Салли, твоя сода мне как мертвому припарки. Мои колики может утихомирить только сода нашей драгоценной Пат.
— Ты сумасшедший, — сказала Салли. — Слушай, чего ему надо, Пат?
Патрисия уныло покачала головой.
— Салли, может, ты видела мою соду? — спросила она. — Там оставалось совсем на донышке.
— Нет. — Салли с любопытством посмотрела на нее. Потом наморщила лоб. — Хотя постой… Кажется, кто — то… впрочем, нет… Пат, у тебя есть марка? Мне нужно отправить письмо, а у меня марки кончились.
— Вон там, в ящике.
Салли выдвинула неглубокий ящик письменного стола, взяла из альбома марку, приклеила ее к конверту, который держала в руках, сунула альбом обратно и положила на стол пару монет.
— Спасибо. Слушай, там у тебя письмо, хочешь, я и его отправлю?
— Отправь… хотя нет, не надо… я потом сама отправлю.
Салли кивнула и вышла из комнаты.
Пат выронила носки и нервно переплела пальцы.
— Нигель!
— Да? — Нигель уже закончил рыться в ящиках и теперь, стоя перед платяным шкафом, выворачивал карманы пальто.
— Я тебе еще не все рассказала.
— Пат, ты меня решила доконать? Что ты еще натворила?
— Я боюсь, ты будешь сердиться.
— Сердиться я уже не в состоянии. Я себе места не нахожу от страха. Если Селию отравили ядом, который я имел дурость украсть, мне придется просидеть за решеткой долгие годы, если вообще я останусь жив.
— Нет, Нигель, я о другом. Я хотела поговорить с тобой об отце.
— О ком? — Нигель повернулся к Пат и оторопело уставился на нее.
— Ты знаешь, что он серьезно болен?
— Меня это не волнует.
— Вчера по радио передавали: «Сэр Артур Стэнли, выдающийся исследователь — химик, находится в очень тяжелом состоянии».
— Вот что значит быть знаменитым! О твоих болячках трезвонят по всему миру!
— Нигель, если он при смерти, ты должен с ним помириться.
— Еще чего не хватало!
— Но он умирает…
— Подыхающая свинья не лучше здорового борова.
— Ну зачем ты, Нигель… Нельзя так ожесточаться, надо уметь прощать.
— Знаешь что, Пат! Я тебе, кажется, уже говорил: он убил мою мать!
— Ну да, да. И я знаю, что ты ее очень любил. Но я думаю, Нигель, ты иногда преувеличиваешь. Мужья часто ведут себя плохо, нечутко по отношению к женам, а те переживают. Но говорить, что отец убил твою мать, нехорошо. Ведь это неправда!
— Я смотрю, ты все знаешь?
— Я знаю, что когда — нибудь ты пожалеешь о том, что не помирился с отцом перед его смертью. И поэтому… — Пат запнулась, но собралась с духом и продолжила: — Поэтому я написала твоему отцу письмо.
— Ты ему написала? Вот, значит, какое письмо собиралась отправить Салли!
Он ринулся к письменному столу.
— Ясно!
Он схватил конверт, на котором уже стоял адрес и была наклеена марка, и, лихорадочно, нервно разорвав письмо на мелкие клочки, бросил в корзину для бумаг.
— Вот тебе! И чтоб ты не смела больше этого делать!
— Но право же, Нигель, ты ведешь себя как ребенок. Ты, конечно, можешь разорвать письмо, но я напишу еще!
