Тайна Дома трех вязов - Мюссо Валентен

– Почти ничего. Все чисто, как у жертвы: ни проблем с деньгами, ни сомнительных отношений. Единственный его порок – тяга к бутылке. Об этом знает весь литературный мир – и речь не о банальном бытовом алкоголизме.

– Почему никто из свидетелей об этом не упомянул?

– Во время игры он не пил ни капли. Гийомен сказал мне, что в «Трех вязах» алкоголь под запретом: вино – просто виноградный сок, а виски – холодный чай.

– Серьезно?!

– Такие у Монталабера правила: нельзя влиять на мыслительные способности игроков.

– Значит, единственный компромат на писателя – его пьянство?

– Пока только это. Но я буду копать дальше.

Балитран нервно подергал электронную сигарету.

– Нам придется не только копать! У нас нет ни серьезного мотива, ни малейшего пригодного научного доказательства… И дело не замять, имейте в виду. Так что делайте что хотите, работайте ночи напролет, но найдите хоть что-нибудь, кроме этой нелепой истории с шантажом! Четверо игроков богаты и знамениты: им было что терять, убив Монталабера. Кто из них рискнул бы выбросить свою жизнь на ветер без серьезного мотива?

Выслушав тираду комиссара, группа начала расходиться. А Марианна вдруг застыла на месте. Ей в голову пришла идея. Нет, не просто идея… Случился один из тех мимолетных проблесков, которые бывают только раз на все расследование и могут привести к решению или увести от него на неизвестное расстояние. Но даже если идея неверна, Марианна не могла позволить себе упустить такой шанс.

Глава 9

Исповедь (1)

Обычный человек, несомненно, считает, что убийцами становятся те, кто пережил трудное детство или в юности перенес ужасные травмы. А сколько психиатров скажут, что преступник становится таковым только из-за того, что его толкает на это общество? Или что всё из-за старых ран и на самом деле он – жертва? Совсем недавно я слышал, как один врач громогласно объяснял зверские преступления серийного убийцы ранними травмами его психики. Вот и всё!

У меня рассуждения психологов доверия не вызывали. Мое детство было этакой тихой заводью, без драм, без противостояний – просто долгие, спокойные годы, которые не пестрели страстями и не оставили никаких ярких воспоминаний. Поэтому мне трудно искать в своем прошлом истоки зла, оправдывать личные недостатки, указывая на какую-то роковую трещину.

Однако вот я написал всего несколько строк – и уже вывел громкое слово «зло». По правде сказать, я никогда не считал себя злым человеком. Меня воспитывали в духе уважения к определенным ценностям, и разница между добром и злом была одной из них. Но эти ценности очень быстро стали казаться мне искусственными: разум отмечал и запоминал их без особой убежденности, со скукой, как уроки, которые мне преподавали в школе.

Когда мне впервые пришла мысль об убийстве? Естественно, я не проснулся однажды утром с намерением кого-нибудь убить. Полагаю, что это желание было захоронено во мне уже давно и просто дожидалось подходящего момента, чтобы всплыть на поверхность. Древние греки описывали «кайрос» – шанс, олицетворенный в образе маленького крылатого бога возможностей, за волосы которого следует схватиться, чтобы не упустить своего. Моим кайросом стала «Энигма».

Чтобы отыскать первое явное проявление порывов к совершению убийства, мне придется вернуться далеко в прошлое. Мне было лет двенадцать, когда родители отправили меня в летний лагерь, в местечко неподалеку от Анси. Мы жили в больших зданиях, за очаровательной обстановкой не замечая их ветхости и отсутствия комфорта.

Хоть я и не получал никакого удовольствия от этой навязанной жизни в обществе, мне, по крайней мере, представилась возможность изучить ровесников. Я с легкостью перенял их язык и жесты, притворялся, что мне весело, стараясь не отличаться от окружающих. Пока все наслаждались беззаботной атмосферой летних каникул, я пытался понять своих сверстников, расшифровать тайну радости, с которой дети предавались совершенно бесполезным занятиям, навязанным нам: мы гуляли по лесу, искали сокровища, сидели по вечерам у костра… Весь этот маленький мир бурлил на сцене, а я был внимательным зрителем.

Однажды днем мы пошли на озеро купаться. Плавал я плохо, а вот безрассудства мне было не занимать, и потому я уплыл от берега дальше, чем следовало. Мне нравилось расширять границы возможностей, приближаться к опасности, только чтобы потом почувствовать удовлетворение от того, что я ее избежал. Издали, с берега, послышались крики. Я неистово болтал ногами и руками, пытаясь удержаться на плаву. Иногда мое лицо наполовину погружалось, и в ноздри попадала вода. В этот момент мне в голову пришла мысль – одна из тех удивительных мыслей, которые порой тревожат не на шутку: «А что, если я утону прямо здесь, прямо сейчас, не пытаясь выплыть?» На секунду я представил, что мое тело лежит на пляже, а вокруг кричат и плачут дети и воспитатели…

Мысли о собственной смерти вызывали во мне два противоречивых чувства: вязкий страх исчезнуть и болезненное увлечение небытием. Естественно, я ужасно боялся умереть, но в то же время мне хотелось утонуть, чтобы во плоти испытать мучительное ощущение смертельного погружения под воду. Как это случится? У меня начнутся судороги? Я потеряю сознание? Возможно, так меня искушал дьявол. Но факт остается фактом: я замер, и мое тело скрылось под водой и начало тонуть. Я задержал дыхание. Легкие у меня не слишком здоровые, поэтому я знал, что продержусь не дольше нескольких секунд. Моя жизнь вовсе не пробежала у меня перед глазами. Я знал, что умру, но не делал ничего, чтобы изменить ход событий.

Внезапно меня схватили за руку. Кто-то тянул меня на поверхность. Прошло несколько секунд, прежде чем я понял, что этот «кто-то» – мальчик из лагеря. Я забыл его имя, но вспомнил, что он хороший спортсмен. Откуда он взялся? Когда я плыл, то никого рядом не видел. Он просунул руки мне под мышки, чтобы тащить к берегу. Но, повинуясь рефлексу выжившего, который еще не верит, что спасся, я запаниковал и случайно ударил мальчика локтем в висок. Он закричал, и его голова скрылась под водой. Я обернулся и обхватил его руками за шею, цепляясь, будто за спасательный круг.

Затем внутри меня что-то произошло. Паники не было: я всплыл. Так почему же я удерживал голову своего товарища под водой?

Сильно оттолкнувшись ногами, он вырвался, и мы оказались лицом к лицу. Из его рта вырвалась струя воды и ударила мне в лицо. Пока он пытался перевести дыхание, я подтянулся к его плечам, чтобы снова увлечь под воду. Он сопротивлялся, но я под влиянием эйфории с необычайной силой сжимал его плечи и бил коленями в грудь.

Никогда не забуду чувство, которое испытал, когда тот мальчишка оказался в моей власти. Я мог пощадить его или убить, причем безнаказанно. Я прекрасно знал, что ничем не рискую. Его смерть назвали бы несчастным случаем: парень по глупости утонул в озере, пытаясь спасти попавшего в беду друга. Так и скажут.

Неизвестно, удалось ли бы мне осуществить эту роковую затею: как только я подумал, что мы остались одни, рядом с нами вынырнул воспитатель и спас мальчика. Меня охватило сильное разочарование: мерзавец помешал мне решить чужую судьбу.

Вызывать пожарную бригаду или скорую помощь не пришлось. Как только мы оказались в безопасности, на нас посыпались вопросы. Заговорив первым, я объяснил, что меня скрутило судорогой и что в панике я чуть не утопил своего друга. По глазам мальчика было видно, что он не верит ни единому моему слову. Однако возразить не осмелился.

До конца лагерной смены он ни разу со мной не заговорил и старался держаться от меня подальше. Если же мы встречались, я видел в его глазах страх. Он понял, что за внешностью двенадцатилетнего мальчика скрывается душа будущего убийцы.

Глава 10

Исповедь (2)

Вскоре я понял, что эпизод на озере Анси был не случайным. В тот день в моей жизни открылась дверь, которая больше никогда не закроется.