Тайна Дома трех вязов - Мюссо Валентен
Я думал, что реальность вернет мне те ощущения, которые я испытал в воде – в другой, волнующей форме, в самый неожиданный момент, – но ничего не произошло.
Если мое детство было тихим и томительным, то и взрослая жизнь была обречена стать такой же. Чем дольше я жил, безо всяких головокружительных приключений, тем упрямее во мне росло желание убить человека. Разумеется, у этого желания не было никаких рациональных мотивов – по крайней мере таких, о которых можно прочесть в колонке криминальных новостей. Не было ни жадности, ни ревности, ни страсти. Мой мотив был непонятен мне самому, я не мог разгадать его внутреннюю суть.
Именно в книгах я впервые обнаружил отголосок своего желания совершить убийство. В семнадцать лет я случайно купил у торговца подержанными книгами старый экземпляр «Короля без развлечений» Жана Жионо. Вечером, при свете лампы, я, горя как в лихорадке, жадно листал страницы этой книги. Восторг, который я так долго ждал, наконец охватил меня. Герои этой книги – убийца и капитан Ланглуа, следователь, – были не просто персонажами выдуманной истории; они были мной, а я – ими. Это были люди, измученные скукой и бездельем, ищущие любого способа отвлечься от заурядной жизни. Ни игры, ни любовь, ни дружба не могли отвлечь их от муки существования на этом свете. Чтобы преодолеть ее, им нужно было что-то особенное: первый совершил серию убийств, второй покончил с собой с помощью динамита, чтобы в один прекрасный день не превратиться в такого же убийцу. Эта книга стала не просто книгой, а зеркалом, в котором я увидел свой истинный облик.
В одном я был уверен: покончить с жизнью, как капитан Ланглуа, я не хотел. После неудачного самоубийства на озере я окончательно расставил все точки над i, и теперь у меня не было выбора: когда-нибудь мне придется совершить убийство. Почему я не сделал этого раньше? Почему я ждал столько лет? Полагаю, жизнь преподносила мне достаточно развлечений, чтобы отсрочить неизбежное.
Литература помогла мне. Книги показали героев, одержимых убийством: Раскольников в «Преступлении и наказании», Лафкадио в «Подземельях Ватикана», Тереза и Лоран в «Терезе Ракен», Мерсо в «Постороннем»… Каждая из них позволила мне пережить головокружение от преступлений.
Листая страницы, мне удавалось возродить, пусть и в ослабленном виде, те сильные эмоции, которые переполняли меня, когда я держал голову товарища под водой. Но чтение приводило и к ужасному разочарованию, потому что, какими бы яркими ни были эти истории, перевернув последнюю страницу, я оставался пустым и потерянным. Хуже того, книги разжигали во мне аппетит к запретному поступку.
Долгие годы в библиотеках и книжных магазинах я выбирал книги по единственному критерию: есть ли в сюжете убийца? Криминальных романов для широкой публики я избегал, ведь в них преступников рисуют грубыми мазками, и предпочитал тратить время на литературные шедевры.
Начитавшись книг, я начал писать. Подобно лекарству, освобождающему организм от продуктов жизнедеятельности, писательство стало противоядием от моих наклонностей. Свои первые страницы я написал еще подростком, но это были бледные подражания, которые я не сохранил. Хотя мой стиль не был лишен достоинств, я не мог найти ни одной темы, которую стоило бы изложить на бумаге. Вернее, страшась заглянуть в глубины своей души, я старательно избегал обращаться к единственной теме, которая меня действительно интересовала: к убийству.
Работа над первым романом, который я назвал «Исповедь», заняла пять лет. Дописал я его, уже работая преподавателем в университете. Книга получилась не без недостатков, но я очень ею гордился. Отправляя рукопись в издательство, я воображал, как получаю приглашение на съемочную площадку телешоу «Бульон культур» и скромно киваю в ответ на похвалы от Бернарда Пиво. К сожалению, вместо этого меня окатил холодный душ разочарования. В ответ я получил стандартные письма с отказами. Единственный отзыв от чистого сердца прислал редактор «Издательства де Креси»: этот мерзавец посоветовал мне «немедленно бросить писать, чтобы сохранить психику читателей относительно здоровой».
После этой неудачи я впал в депрессию. Надо сказать, что в то время я переживал сложный период: мой брак начал распадаться, а работа совершенно меня измучила. Мне нравилось выступать с кафедры и прививать студентам любовь к литературе – так возникала иллюзия того, что я не совсем бесполезен в этом мире. Однако уровень студентов, которые каждый год наводняли лекционные залы, приводил меня в отчаяние. Энтузиазм угас, лекции стали куда менее увлекательными, а склонность к художественным отступлениям привела к тому, что в один прекрасный день мне пришлось покинуть лекционный зал. Группа студентов пожаловалась декану, назвав мои лекции заумными и бредовыми.
Чтобы сгладить ситуацию, я организовал в университете одну из первых писательских мастерских. Моя все более ужасающая репутация не облегчила дело, но, поскольку я был готов преподавать этот курс бесплатно, мне предоставили помещение в полуподвале, неотапливаемое, больше похожее на чулан, чем на классную комнату. Какое право я имел претендовать на то, чтобы учить кого-то писательскому мастерству? Никакого, конечно, но три чудака, которые соизволили записаться на семинар, показали настолько посредственные способности, что жаловаться было бы наглостью.
Прислонившись к письменному столу и отвернувшись к окну, сквозь которое в класс лился тусклый свет, я слушал, как студенты читают мне чепуху, которую сочинили в своих тесных комнатах общежития. Потрясающее ощущение. Никогда прежде я не сталкивался с таким отсутствием таланта. Почему я решил продолжать? Возможно, хотел зациклиться на своих неудачах, встав плечом к плечу с другими бездарными начинающими писателями, которые, как и я, никогда не добьются успеха. Несомненно лишь одно: никаких чудес от этой мастерской бездарностей я не ждал.
Однако в середине учебного года, холодным зимним утром, чудо произошло. Я до сих пор не понимаю, что побудило Фабьена Лертилуа записаться на наш семинар. Худощавый, в маленьких круглых очках, в коротком пальто с капюшоном, которое было ему велико, этот девятнадцатилетний юноша смотрел на мир с постоянной тревогой. В классе он выбрал место в дальнем конце длинного, изогнутого подковой стола.
В первый раз Фабьен довольствовался тем, что слушал одноклассников, не участвуя в обмене мнениями, который мог показаться новичку странным. «Больше мы его не увидим», – подумал я. Однако он вернулся на следующей неделе. Не знаю, чем этот молодой человек меня так заинтриговал. По моей настоятельной просьбе он согласился поучаствовать в обсуждении. Его голос звучал хрипло, а речь – очень нерешительно.
Не могу описать, что со мной произошло, когда он дочитал свой рассказ. Наверное, я побледнел. К счастью, студенты, как обычно, застыли в равнодушном оцепенении и ничего не заметили. Я не верил своим ушам. Рассказ Фабьена был не хорошим и даже не отличным, он был великолепным. Текст звучал ярко, точно, ликующе; история была удивительной и без привычных клише. В порыве зависти я было предположил, что он украл идею рассказа у какого-нибудь великого автора, но ограничения, которые я сам и ввел, исключали такую возможность. Ошеломленно глядя на него, я довольствовался тем, что вежливо поздравил студента с тем, что несправедливо назвал «первым наброском». Фабьен не возразил, и я понял, что он даже не подозревает, насколько талантлив.
По окончании семинара я остановил его и спросил, написал ли он что-нибудь еще. Безмятежно глядя на меня, Фабьен сообщил, что у него есть дюжина рассказов и что он уже несколько месяцев пишет роман. Роман! У меня заколотилось сердце. Однако я посчитал, что расспрашивать подробнее будет неосмотрительно и вскользь предложил показать мне как-нибудь написанное. Я незаметно расспросил о новичке нескольких коллег. Фабьен Лертилуа был обычным студентом, особыми достижениями не блистал. Незаметный юноша, большинство профессоров даже не помнили его в лицо.
