Лео Брюс - Дело для трех детективов
Договорив, мистер Райдер сделал нечто, очень смутившее всех нас. Он закрыл лицо руками и зарыдал. В притихшей комнате мы слышали звуки этих рыданий вполне отчётливо. И вновь — верю своей интуиции — я не думал, что плачет он именно о Мэри Терстон.
Его прервал голос отца Смита:
— Где вы служили прежде, чем приехали сюда, мистер Райдер?
Я подумал, что он хочет отвлечь беднягу, побуждая его таким нейтральным вопросом рассказать о себе. Не могло быть никакого другого объяснения этому столь не относящемуся к делу вопросу.
— Я был викарием в лондонском приходе.
— И оттуда вы прибыли прямо в эту деревню?
— Нет. У меня был… нервный срыв. Эта работа в Лондоне… какое-то время я был болен.
— Вы не против рассказать нам природу своей болезни?
Викарий уставился на него, разинув рот.
— Это … это не было ничем очень серьёзным. У меня была мания. Фактически, — голос его стал очень торжественным, — я вообразил себя королевой Викторией. В течение нескольких месяцев я говорил о себе исключительно во множественном числе и имел привычку драпировать шарфом голову в форме вдовьего чепца. Но я рад сказать, что всё закончилось. Я полностью выздоровел семь лет назад без всяких рецидивов.
Конечно, если учесть, что мы рассчитывали на неожиданность, мистер Райдер нас не разочаровал. Но, однако, нужен был человек со способностью проникновения в суть и с воображением отца Смита, чтобы обнаружить в викарии нечто большее, чем просто эксцентричность. Хотя теперь, когда я смотрел на его бледные, залитые слезами щёки и глаза, в которых отражалась пустота, я подумал, что должен был догадаться давным-давно.
Месье Пико, который, казалось, во время истерики Райдера несколько растерялся, вновь возвратился к насущным делам.
— Когда вы были в саду, месье, — вежливо произнёс он, — вы видели окна дома?
— Нет.
— Совсем? За всё время, что вы там были?
— Нет.
— А вы не могли бы сказать, было ли освещено хоть какое-нибудь окно по фасаду?
— Нет.
Я желал, чтобы месье Пико оставил, наконец, преподобного в покое. Я был уверен, что бедняга снова собирается погрузиться в неприятные для меня рыдания.
— Где précisément[57] вы были когда услышали крик?
Я оказался прав. Вместо ответа викарий вновь закрыл лицо руками.
— О, оставьте меня, наконец, в покое, — простонал он. — Я поступил плохо. Но кто без греха? Кто из нас невинен? И у греха, что на моей совести, нет ничего общего с вашим делом. Абсолютно ничего. Нет, я не могу сказать вам больше ничего, что помогло бы найти убийцу. Так оставьте меня в покое...
Он встал и пошатываясь направился к двери. Я заметил, что детективы обменялись недовольными взглядами.
ГЛАВА 19
— Я считаю, что этот человек — просто Проныра Паркер[58] самого отвратительного сорта, — прокомментировал Сэм Уильямс, когда дверь за мистером Райдером закрылась.
— Но позвольте напомнить вам, — сказал отец Смит, — что были Паркеры ещё менее нормальные и более зловещие, чем этот Паркер, вошедший в пословицу. Был Томас Паркер, который был лордом-канцлером Англии и мелким воришкой, или преподобный Мэтью Паркер, который был не только архиепископом Кентерберийским, но и протестантом.
— Именно так. Ну теперь, когда мы услышали всех этих дам и джентльменов, лично я не прочь вздремнуть, — сказал лорд Саймон.
Я был изумлён и разочарован этим заявлением. Во время допроса я ничуть не сомневался, что к его концу детективы окончательно оформят свою теорию, и мы увидим арест ещё до того, как пойдём спать. Казалось, что уж они-то знали, куда ведут их вопросы, и хотя у меня самого никаких подозрений не сформировалось, я отнёс это, уже по привычке, к собственной некомпетентности и тупости.
— Но... разве вы не знаете, кто убийца? — прямо спросил я лорда Саймона.
— Вместо того, чтобы рассказывать вам то, что я знаю, — ответил он, — позвольте мне перечислить несколько вопросов, ответы на которые мне всё ещё неизвестны. Я не знаю, кем может быть мистер Сидни Сьюелл. Я не знаю, кто такой пасынок миссис Терстон, если только это не один и тот же человек...
— И ещё вы не знаете, — с сарказмом перебил я его, — любил ли первый муж миссис Терстон на завтрак яйца пашот или глазунью, и кем была его прабабушка. Но на самом деле, Плимсолл, если вы разрешили эту загадку, то могли бы и рассказать нам.
Лорд Саймон бросил на меня страдальческий взгляд:
— Не сердитесь, дружище. Я же стараюсь, как могу, вы же видите.
— Но вы уже знаете, как всё было сделано?
— У меня есть своего рода догадка.
— И вы знаете, кто это сделал.
— Как говорят полицейские, у меня имеются подозрения.
— Тогда почему не сказать нам? — вступил Сэм Уильямс. — Эта атмосфера подозрений ужасна.
— Это всего лишь вопрос старого профессионального тщеславия. Я хочу сначала завершить дело и всё такое. По существу, оно ещё не закончено. Отнюдь нет. Подозрения не приятны никому. То, чего хотим мы все, — это уверенность и доказательства. Завтра они у меня будут, и я решу, что делать. Да, Баттерфилд?
Слуга лорда Саймона вошёл в комнату и ждал, пока хозяин закончит говорить.
— Полагаю, что нашёл то, что вам требовалось, милорд, — сказал он и вручил Плимсоллу несколько неряшливый листок бумаги.
Лорд Саймон проглядел его, присвистнул и передал Пико. Листок пошёл по кругу, и, когда он оказался у меня, я сразу узнал почти детский почерк Мэри Терстон.
Мой дорогой (было написано в нём),
Прошу простить за вчерашнее. Я должна поговорить с вами этим вечером в обычное время. Не следует на меня сердиться. Я делаю всё, что в моих силах, чтобы вы были счастливы. Вы знаете, что я Вас люблю. Не позволяйте ничему помешать вам в этот вечер.
M.T.
— Конечно же, в chambre[59] Столла? — заметил месье Пико.
— Да, сэр.
Я просто заразился всеми этими рассуждениями и умозаключениями.
— Но, — сказал я, — если Мэри Терстон уже договорилась с Феллоусом с помощью всех этих намёков на крысоловку, почему она послала это письмо?
Ответ лорда Саймона был добродушным, но сокрушительным:
— Во-первых, откуда вы знаете, что это письмо было отправлено Феллоусу? Во-вторых, что заставляет вас думать, что оно было послано вчера вечером?
Я вновь взглянул на этот неряшливый листок.
— Да. Скорее всего, он более старый.
Баттерфилд кашлянул.
— Я применил обычные тесты, милорд, — сказал он, — и обнаружил, что чернилам по меньшей мере месяц.
