Жорж Сименон - «Дело Фершо»
Он не посмел попросить рогалик и не пожалел об этом, увидев, как г-жа Снук намазывает маслом толстый кусок хлеба.
— Сколько ей сандвичей?
— Одного достаточно. Она не очень хорошо чувствует себя сегодня.
Когда они уселись друг против друга под портретом покойного хозяина буксира, в воздухе повис слабый пыльный луч солнца, который они увидели впервые за много дней. Но на дворе было холодно: недаром рабочий на кране хлопал себя по бокам, чтобы согреться.
Вдыхая запахи, от которых у него раздувались ноздри, Моде не упускал ни одной подробности их завтрака, ни одного запаха, ни одной приметы окружающей жизни. И смутился, заметив, что Фершо наблюдает за ним.
Что думал о нем Фершо? Он не мог не видеть его нетерпения, алчности, толкавшей его вперед. Не испытывал ли он в свои шестьдесят с лишком лет известную ревность?
— У вас хватит смелости снова пуститься в путешествие?
— Разве мы уезжаем?
— Нет… Тихо!.. Я хочу дать вам поручение. Поговорим позднее.
Моде отнес Лине завтрак.
— Я, кажется, уеду, — объявил он ей.
— Один?
— Еще не знаю.
Он думал, что жена станет протестовать, скажет, что побаивается Фершо, но этого не случилось. Ее заботило только одно — что она снова лишится едва обретенного покоя.
— Мне вставать?
— Не думаю. Не сейчас. Мы с твоим отцом должны поговорить.
— Ах да! Я совсем забыла, что надо называть его папой.
Спустя несколько минут Мишель и Фершо тихо брели по широким пли гам причала, спотыкаясь о натянутые Канаты и причальные кнехты.
— Так вот, Мишель…
Фершо остановился.
— Надо привыкнуть называть вас так, а вашу жену — Липой, раз я выдаю себя за ее отца. Так вот… Нам надо установить контакт с мэтром Обеном. Звонить отсюда опасно. Он тоже не должен знать, где мы. Лучше всего съездить в Бельгию — в Брюгге или Гент и оттуда связаться с Парижем. К тому же это успокоит брата, который убедиться, что я пересек границу.
Подчас лицо его кривилось. Ему было больно стоять на новой ноге, к которой он еще не привык.
На втором этаже дома г-жи Снук открылось окно, и Липа высунулась глотнуть свежего воздуха. Он показался ей таким холодным, что она сразу захлопнула створки, и теперь можно было различить лишь белое пятно, которое двигалось взад и вперед за занавеской.
8
— Как вы думаете, кто я такой?
Он склонился к маленькой лампе под розовым абажуром, чтобы лучше осветить лицо, которое лучезарная улыбка — а такой улыбкой должен быть наделен человек, подобный Фершо, — делала еще более трепетным и загадочным.
Сдвиг, в результате которого действительность стала выглядеть до предела напряженной, а чувства обрели предельную остроту, сходную с той, когда прикасаешься кончиком языка к больному зубу, возник задолго до того, как он вошел в «Мерри Грилл».
У женщины были роскошные волосы цвета красного дерева и круглые глаза. Веки были сильно накрашены зеленым. Зрачки ее подрагивали от любопытства, а длинные ресницы, когда она щурилась от сигаретного дыма, немного склеились от туши.
— Как ты думаешь, кто я такой?
Став внезапно серьезной и наморщив лоб, та ответила:
— Подожди. Не подсказывай.
Воздух погруженного в полумрак кабаре был насыщен смешанным запахом духов, от которого ноздри Мишеля трепетали.
— Даешь три попытки? Так вот… Ты можешь быть студентом. Например, студентом-юристом.
Хотела ли она ему польстить? Разумеется, он мог бы продолжать учебу. Родители оплатили бы ее. Но ему не хватало для этого характера, и он затаил глухую злобу на всех студентов.
— Не то.
Продолжая игру, она делала вид, что принимает его светлый костюм, купленный накануне на площади Брукера, за настоящую роскошь.
— Ты ведь француз? Молчи… Я догадалась. Ты француз с севера, из Лилля или Рубе, судя по акценту.
Держу пари, ты работаешь в текстильной промышленности.
Осушив бокал с шампанским, он постарался придать себе еще более таинственный вид.
— Я занимаю куда более важное положение, малышка. Тебе никогда не отгадать. Погляди на входную дверь.
— Ну и что?
У шторы темно-синего бархата расположился посыльный в ливрее.
— Видишь типа, сидящего рядом с портьерой? Убежден, что ты его никогда прежде здесь не видела.
— Что верно, то верно.
Начав догадываться, она стала нервничать. И на какой-то момент забыла придать своему взгляду нежную игривость, а зрачкам — томную слащавость. Если бы он взглянул на нее в эту минуту, то увидел бы ее без прикрас, такой, какой она выглядела по утрам в постели, когда рядом никого не было и когда ее голос с музыкальным брюссельским акцентом становился более отчетливым и ясным.
— Хочешь сказать, что он из полиции?
— Может быть.
— Это не ответ.
— Скажем, он может быть полицейским, а может и не быть. Во всяком случае, он следит за мной, и старается услышать, о чем я говорю.
— Бутылку, Артюр! — небрежно бросила она официанту, который бродил возле них.
Мишель не стал возражать. Он хотел в удовольствие прожить эти часы, не останавливаясь перед тем, что за это придется дорого заплатить, отметая всякую торговлю и мелочные расчеты.
— Подумала, что я жулик? Признайся!
Нет, она не думала, что он жулик, как не думала, что он студент. Скорее всего он походил на банковского или торгового служащего, взявшего без спроса деньги в кассе. Она сразу догадалась, что костюм он купил только что, причем именно такой, какой приобрел бы мелкий служащий, едва у него завелись карманные деньги.
Но Мишель об этом не знал. В зеркале напротив он видел элегантного и раскованного молодого мужчину.
— И не пытайся отгадать. Представь себе, внимание полиции привлекают не только жулики. Впрочем, со дня на день ты сможешь увидеть мой портрет в газетах.
Еще не легче! Не хватает только давать показания в суде — адвокаты не очень-то церемонятся со свидетелями подобного рода. Но она наверняка и не такое видела!
— Твой портрет в газетах?
— Может быть.
— Но ты ведь не занимаешься политикой?
— Почти… Уже горячо…
Мог ли он объяснить ей, кто он такой? И что чувствует в этот вечер? Разве теперь миллионы, сотни миллионов Фершо не были в известной мере в его руках? Разве не стал он важнейшим винтиком всего дела, которое внезапно так растормошило массу людей, вызвав столько волнений в банковских и колониальных кругах?
— Представь себе, есть люди, которых не отличишь в толпе, на которых никто не обращает внимания, но у которых больше власти, чем у депутатов и министров…
Она знала, что теперь надо обождать, пока он сам все выложит, и принялась грызть жареный миндаль, оглядывая зал и оркестр, первая скрипка которого не спускал с нее глаз.
