Филлис Джеймс - Череп под кожей
Он больше не просыпался в темноте в предрассветные часы, как в первые месяцы, когда узнал о смерти отца, потея от ужаса, отчаянно цепляясь за одеяло, тянувшее его вниз. Он проживал каждую секунду этих страшных минут, вглядываясь в воспаленные от морской воды глаза и наблюдая мучительную агонию при виде потерянного, отдаляющегося, недосягаемого берега. Но все произошло не так. Это не могло произойти так. Его отец умер спокойно в своей великой любви, без сопротивления и в гармонии с собой.
Настало время поворачивать. Саймон изогнулся под водой и снова поплыл размеренным кролем, делая мощные рывки. И вот его ноги коснулись гальки, и он вытащил себя на берег, замерзший и уставший больше, чем ожидал. Подняв голову, он с удивлением увидел, что кто-то ждет его – неподвижная фигура в темной одежде, стоявшая, словно страж, у кучи его одежды. Он вытер глаза и увидел, что это Толли.
Он подошел к ней. Сначала она молчала, потом наклонилась, подняла его полотенце и протянула ему. Задыхаясь и дрожа, он принялся вытирать руки и шею, смущенный ее пристальным взглядом, недоумевая, зачем она пришла.
– Почему вы не уедете? – спросила она.
Должно быть, она увидела, что он не понимает ее, и повторила:
– Почему вы не уедете? Не оставите это место? Не оставите ее? – Ее голос, как всегда, был тихим, но строгим, почти без эмоций. Он вперил в нее взгляд изумленных глаз из-под мокрых волос.
– Оставить Клариссу? С какой стати? О чем вы?
– Она не хочет вас здесь видеть. Вы разве не заметили? Вы несчастливы. Зачем притворяться и дальше?
Саймон возмущенно выкрикнул:
– Но я счастлив! И куда мне идти? Моя тетя не хочет, чтобы я возвращался. Денег у меня нет.
Она сказала:
– У меня в квартире есть свободная комната. Для начала можете пожить там. Ничего особенного, обычная детская комната. Но вы можете остаться там, пока не найдете что-то получше.
Детская комната. Он вспомнил: он слышал, что у нее когда-то был ребенок, девочка, которая умерла. Не стоило упоминать о ней сейчас. Он не хотел о ней думать. Он и так достаточно много думал о смерти и угасании.
– Но как я что-то найду? На что я буду жить? – спросил он.
– Вам ведь семнадцать, не так ли? Вы не ребенок. Сдали уже пять экзаменов стандартного уровня. Вполне можете найти работу. Я работала уже в пятнадцать. Многие дети сейчас начинают еще раньше.
– Но что я буду делать? Я собирался стать пианистом. Мне нужны деньги Клариссы.
– Ах да, – произнесла она. – Вам нужны деньги Клариссы.
«Как и вам», – подумал он. В этом-то все и дело. Он почувствовал прилив уверенности, завидев взрослую хитрость. Он не настолько мал, чтобы его было так легко одурачить. Ведь он всегда чувствовал, что не нравится ей, ловил эти презрительные взгляды, когда она готовила завтрак в те дни, что они оставались наедине, отмечал молчаливое негодование, с которым она собирала его грязное белье, убирала его комнату. Если бы не он, ей не надо было бы приходить чаще двух раз в неделю. И то она появлялась ради того, чтобы удостовериться – все в порядке. Разумеется, она жаждала от него избавиться. Вероятно, она рассчитывала, что Кларисса завещает ей что-нибудь. Должно быть, она лет на десять моложе, чем выглядит. В конце концов, она только служанка. Какое она имеет право расстраивать его, критиковать Клариссу, проявлять к нему снисхождение, предлагая свою жалкую маленькую комнатку, словно делает ему огромное одолжение? Должно быть, там ему будет так же плохо, как на Морнингтон-авеню. Еще хуже. Маленький дьяволенок у него на плече пытался подговорить его. Но несмотря на все сложности, только умалишенный мог отказаться от покровительства богатой Клариссы и сдаться на милость бедной Толли.
Она, видимо, догадалась, о чем он думает, и произнесла смиренно и без всякой настойчивости:
– Вас это ни к чему не обяжет. Это всего лишь комната.
Он хотел, чтобы она ушла. Ведь он не мог пройти вперед и начать одеваться, пока эта темная, наводящая тоску фигура стояла там, заполоняя собой весь пляж. Он выпрямился и сказал настолько твердо, насколько позволяло его дрожащее тело:
– Благодарю вас, но я совершенно доволен тем, что у меня есть.
– Полагаю, она устанет от вас, как и от вашего отца.
Саймон уставился на нее, вцепившись в полотенце. Над ними закричала чайка, пронзительно, как ребенок, которому причинили боль. Он прошептал:
– Что вы имеете в виду? Она любила отца! Они любили друг друга! Он объяснил это мне, прежде чем ушел от нас, от меня с матерью. Это было самое прекрасное, что когда-либо с ним случалось. У него не было выбора.
– Выбор есть всегда.
– Но они обожали друг друга! Он был так счастлив.
– Тогда почему он утопился?
Он закричал:
– Это неправда! Я вам не верю!
– Можете не верить, если не хотите. Просто вспомните об этом, когда настанет ваш черед.
– Но с какой стати ему было это делать? Для чего?
– Чтобы заставить ее испытать чувство вины, думаю. Разве не ради этого люди обычно убивают себя? Однако это было напрасно. Клариссе не знакомо чувство вины.
– Но мне сказали, что проводилось следствие. Полиция выяснила, что он погиб случайно. К тому же он не оставил записки.
– Если и оставил, ее не нашли. Ведь именно Кларисса обнаружила его одежду на пляже.
Его взгляд упал на скомканные брюки и куртку под камнем. Перед ним вопреки его воле возник образ, настолько четкий, будто пришел из воспоминаний. Зернистый песок, горячий, как уголь, незнакомое море в фиолетовых и голубых тонах у горизонта. Кларисса стоит на берегу с запиской в руках, а ветер треплет ее волосы. А потом изорванные белые клочки полетели вниз, как цветочные лепестки, упали в морские воды и растворились в них. Прошло три недели, прежде чем тело его отца, точнее, то, что от него осталось, прибило к берегу. Но кости и плоть, даже после того, как с ней расправились рыбы, сохранились дольше куска бумаги. Неправда. Ничто из этого не могло быть правдой. Как она сама сказала, выбор есть всегда. И он выбрал другой путь – не верить ей.
Он опустил глаза, чтобы не встречаться с ней взглядом, с этим принуждающим взглядом, который казался намного убедительнее любых слов, срывавшихся с ее уст. Вокруг его икры обвилась водоросль, коричневая, словно рана с коркой запекшейся крови. Саймон наклонился и дернул за нее. Она натянулась, как скользкая веревка.
– А если она умрет? Что вы тогда будете делать? – спросила Толли.
– С чего это ей умирать? Она ведь не больна, правда? Она никогда не жаловалась на здоровье. Что с ней не так?
– Ничего. С ней все так.
– Тогда почему вы говорите о смерти?
– Она думает, что умрет. Иногда люди настолько верят в это, что действительно умирают.
