Агата Кристи - Кривой домишко
— Понимаю… Сейчас тебе очень важно знать это… убийство слишком близко коснулось тебя. Ты уже не сможешь относиться к нему как посторонний.
Меня всегда интересовали — чисто по-любительски — некоторые из наиболее увлекательных «дел», которыми занимался Департамент уголовного розыска, однако, как говорил мой отец, я проявлял интерес с позиции постороннего наблюдателя… так сказать, рассматривая происходящее, как будто витрину магазина с улицы. Однако в данном случае убийство стало доминирующим фактором в моей жизни, причем следует признать, что София поняла это значительно раньше, чем я.
Тем временем мой старик продолжал:
— Мне кажется, с этим вопросом ты обращаешься не совсем по адресу. Я мог бы свести тебя с парочкой занудных психиатров, которым мы время от времени поручаем кое-какую работу. Вот у них все это разложено по полочкам. Или же Тавенер мог бы просветить тебя, так сказать, с точки зрения практика. Но, насколько я понимаю, тебе хотелось бы услышать мое личное мнение, основывающееся на моем опыте работы с преступниками?
— Ты правильно меня понял, отец, — сказал я с признательностью.
Отец задумчиво начертил пальцами кружок на крышке письменного стола.
— Какие бывают убийцы?.. Некоторые из них — на его лице появилась слабая, несколько меланхолическая улыбка, — были людьми во всех отношениях приятными.
Наверное, он заметил на моем лице некоторое недоумение.
— Да, именно так, — повторил он. — Они были обычными хорошими людьми, как ты или я… или вот как этот человек, который только что был здесь… Роджер Леонидис. Видишь ли, убийство — это непрофессиональное преступление. Я, разумеется, говорю о таком убийстве, как в данном случае, а не о гангстерских преступлениях. Нередко кажется, что мысль об убийстве овладевает такими обычными хорошими людьми случайно. Они попадают в переплет или желают вдруг, хоть умри, заполучить что-то… деньги или женщину… и ради этого идут на убийство. У них отказывает тормоз, который имеется у каждого из нас. Известно ведь, что ребенок претворяет любое свое желание в действие без угрызений совести. Разозлившись на котенка, ребенок говорит: «Я тебя убью» — и ударяет его молотком по голове… а потом безутешно горюет о том, что котенка больше нет в живых! А сколько бывало случаев, когда дети убивали грудных младенцев в колясках из-за того лишь, что те отвлекали на себя внимание взрослых или же просто мешали их играм. Дети очень рано начинают понимать, что такое «плохо»… то есть какой проступок влечет за собой наказание. Позднее они начинают чувствовать сами, почему именно это «плохо». Однако я подозреваю, что некоторые люди так и остаются недоразвитыми в моральном отношении. Они знают, что убийство — это плохо, но не чувствуют этого. На основании своего опыта могу сказать, что любой убийца, по-моему, не испытывает настоящего раскаяния… Возможно, это и есть знак Каина. Убийцы как бы выделены из среды остальных людей, они «особые»… убийство — это «плохо»… но не для них… для них оно является необходимостью… жертва сама «напрашивалась на это», и это был «единственный выход».
— Не кажется ли тебе, — спросил я, — что если бы кто-нибудь ненавидел старого Леонидиса, скажем, ненавидел очень давно, это могло бы послужить основанием для убийства?
— Только ненависть? Я сказал бы, что это маловероятно.
Отец посмотрел на меня с любопытством.
— Когда ты говоришь о ненависти, ты, надеюсь, имеешь в виду неприязнь, достигшую крайних пределов? Ненависть, в основе которой лежит ревность, — это нечто другое… она проявляется на почве любви и отчаяния. По общему мнению, например, Констанция Кент очень любила своего новорожденного братика, которого она убила. Однако можно предположить, что она хотела, чтобы внимание и любовь, которые получал он, были направлены на нее. Мне кажется, что люди чаще убивают тех, кого любят, чем тех, кого ненавидят. Возможно, это объясняется тем, что только тот, кого любишь, может сделать твою жизнь невыносимой. Видимо, это тебе не очень-то помогло разобраться? — продолжал отец. — Тебе хотелось бы, если я правильно тебя понял, чтобы я назвал какую-то отличительную черту, какой-то признак, который помог бы тебе опознать убийцу среди целой семьи явно нормальных и приятных людей.
— Да, ты понял меня правильно.
— А существует ли она, подходящая для всех случаев, отличительная черта? Что-то сомневаюсь в этом. — Он помедлил, задумавшись. — Знаешь, если только она вообще существует, то, по-моему, это тщеславие.
— Тщеславие?
— Да. Мне еще не приходилось видеть убийцу, который не был бы тщеславным… В девяти случаях из десяти их в конце концов выдает тщеславие. Убийца, конечно, боится быть пойманным, но не может преодолеть чувство самодовольства и желание похвастать и, как правило, считает себя слишком умным, чтобы позволить себя опознать. И еще одно обстоятельство не следует упускать из виду, — добавил он. — Убийце хочется говорить.
— Говорить?
— Да. Видишь ли, совершенное убийство обрекает преступника на полное одиночество. Ему хочется рассказать кому-нибудь все… но он не может этого сделать. И в конце концов это желание становится нестерпимым. И тогда… если уж он не может рассказать о том, как он совершил убийство, то начинает говорить о самом убийстве… обсуждать подробности, выдвигать версии… снова и снова возвращается к этой теме. На твоем месте, Чарльз, я повел бы поиск именно в этом направлении. Возвращайся туда, познакомься поближе с каждым из членов семьи и заставь их говорить. Конечно, нельзя ожидать, что все пойдет как по маслу. Виновен человек или не виновен, он будет рад случаю поговорить с посторонним, потому что постороннему можно сказать то, чего не скажешь близким. Однако вполне возможно, что ты столкнешься и с совершенно противоположным явлением. Человек, которому есть что скрывать, вообще не может позволить себе удовольствие поговорить. Об этом твердо знали парни из разведки во время войны: если попадешь в плен, не говори ничего, кроме имени, звания и номера. Люди, которые пытаются давать ложную информацию, почти всегда допускают ошибки. Заставь их всех разговориться, Чарльз, а сам следи, не допустит ли кто-нибудь из них ошибки или не потянет ли кого-нибудь из них на саморазоблачение.
И тут я рассказал ему о том, как София говорила о жестокости в семье… разных формах жестокости. Он, казалось, заинтересовался этим.
— В этом что-то есть. В большинстве семей имеется какой-то изъян, своя ахиллесова пята. Чаще всего люди могут справиться с одной слабостью, но с двумя разными слабостями могут и не совладать. Любопытная штука — наследственность. Возьмем, к примеру, жестокость де Хэвилендов и, скажем, беспринципность Леонидисов… С де Хэвилендами все в порядке, потому что у них есть принципы, и с Леонидисами все в порядке, потому что им присуща доброта… Но если мы возьмем их потомка, который унаследует от них жестокость и беспринципность… понимаешь, что я имею в виду?
