Николас Блейк - В аду нет выбора
— Что там за комната впереди? — спросил он наконец.
— Это комната Ивэна. Он болен, лежит в постели и спит, — твердо сказала Энни.
— Служебные обязанности есть служебные обязанности. Согласно полученным мной инструкциям…
— О, очень хорошо. Если вы должны, то должны. Но вы не должны будить его или как-то беспокоить. Он принял легкое снотворное.
Полицейский Хардман на цыпочках вошел в комнату. Теперь здесь было очень тепло и чувствовался запах камфорного масла. Свет, падавший сквозь занавески, освещал голову рыжего мальчика, лежащего в постели. Он тяжело дышал, на его щеках были красные пятна, а шея обмотана теплым. Полицейский несколько мгновений смотрел на него, затем легко коснулся влажных волос на его лбу и прошептал:
— Бедный парнишка. — После этого он вышел в коридор. — Надеюсь, он скоро поправится, доктор. Симпатичный мальчуган.
— Сейчас его сильно лихорадит. Ему требуется покой.
Облегченно вздохнув, Пол спросил раздраженно:
— В чем все-таки смысл всего этого? Вы же говорили о пропавшей девочке, которую ищете.
Но Энни резко вмешалась:
— Разве ты не помнишь, Пол, по радио говорили, что похитители могут изменить внешность ребенка?
— Да, это так. Но…
— Не волнуйтесь, сэр. Ребенок соответствует тому описанию, которое дали мне мистер и миссис Туэйт относительно вашего племянника. В чем все-таки… Я должен представить моим начальникам отчет о том, что я осмотрел каждый дом в округе.
— Вы поступаете совершенно правильно, — заверила его Энни.
«Медленно, но верно. Вот его девиз», — процитировал Пол про себя.
— Больше нет комнат в конце дома? — спросил Хардман.
— Только чулан и комната для гостей.
— Лучше сунуть нос и туда.
В чулане была всякая рухлядь. Хардман немного потоптался там, потом пошел в комнату, где обычно оставалась запертой Люси.
— Своего рода детская, а? Да, я помню, у сэра Генри тут резвились внуки. Отсюда не так уж много увидишь. — Полицейский посмотрел в окно, затем повернулся к Энни и Полу: — Вы не говорили мне, что в доме живет еще один человек.
— Но такого нет. Нас только трое, — запротестовала Энни.
— Кто-то спит в этой постели, сэр.
Энни Стотт уставилась на неприбранную постель, на смятые простыни, не в силах вымолвить слова. Однако Пол вдруг овладел ситуацией.
— Ну, ты забыла убрать постель, Энни. — Затем он обернулся к полицейскому: — Ивэн играет здесь. И мы укладывали его отдыхать здесь днем, пока вчера он не заболел.
И снова интуиция подсказала Хардману, что здесь что-то не так. Машинально он взял пачку бумаги, лежавшую на столе.
— Мальчуган пишет книгу, а? Во дает! «Глава первая. Синдерс схватили», — прочел он.
— Извините. Я слышу, что меня зовет Ивэн. — И Энни Стотт выбежала из комнаты.
— Кто такая эта Синдерс? — спросил Хардман.
— Ивэн слышал о похищении по радио и начал писать об этом рассказ. Не знаю, почему он назвал героиню Синдерс. Эти ребята просто маленькие бессердечные негодяи, — спокойно произнес Пол, подавляя в себе дикое желание вырвать эту пачку бумаги из рук полицейского. Но это было бы излишне и неразумно. Хардман положил рукопись обратно на стол, не читая ее дальше.
— Итак, сэр, премного вам благодарен. Извините за беспокойство. Теперь я должен продолжить обход. Дайте мне знать, если могу что-нибудь сделать для мальчугана. До свидания.
— Мы чуть не дали маху, — сказал Пол несколько минут спустя, описав этот эпизод Энни. Он все еще не переставал в душе восхищаться собой, поскольку сумел сохранить спокойствие, когда Энни потеряла самообладание. Это поставило их на одну доску после того, как он в панике бросил Ивэна в снежную бурю. И впервые Энни стала относиться к нему с чувством, похожим на уважение.
— Ты поступил правильно, — сказала она. — А что это еще за рассказ, который она пишет?
— О, я сжег его. Он просто взбесил меня. Сколько времени мы должны еще возиться с этой противной девчонкой?
— Это зависит от Петрова.
— Он будет действовать дальше, не так ли?
Женщина не ответила. Она выходила на связь с Петровым по коротковолновому передатчику прошлой ночью. И это было все, что знал ее напарник.
— Если бы знать, что произошло с Ивэном, — сказала она. — Он не мог расколоться, иначе мы уже были бы за решеткой.
— Знаешь, что мне кажется? Ивэн добрался до Лондона, но Петров делает вид, что этого не произошло.
Энни внимательно посмотрела в лицо фавна, какое было у ее напарника.
— Чего это ради он должен так поступать?
— Почем я знаю? Возможно, чтобы держать нас в страхе. Он же любит власть, тайные происки, обман ради них самих. Я так думаю.
— Вздор, — возразила Энни, однако не будучи в этом внутренне убежденной.
— А ты доверяешь ему?
— Безусловно.
— Тем хуже для тебя. Если эта его авантюра не удастся, то ты понимаешь, что он сделает? Он вывернется и оставит нас с девчонкой.
Лицо женщины приняло жесткое выражение.
— Понимаю. Ты предлагаешь нам самим выкрутиться, пока не поздно.
— Ты должна, Энни, если у тебя есть хоть толика разума. Я же не могу. Он держит меня на коротком поводке, как ты хорошо знаешь. Но ты, конечно, будешь твердить свое: партийная дисциплина, нет ничего важнее победы дела и прочее.
— Очень многое важно, Пол. Ты рассуждаешь так, словно мы не люди. Но только мы знаем, что в жизни самое главное. И действуем согласно нашему знанию.
Выражение ее лица смягчилось, стало почти трогательным, что больше обеспокоило Пола, чем ее обычное безразличие или враждебность. Он внутренне отшатнулся от нее, словно она предприняла какие-то сексуальные поползновения в отношении его.
— Беда вашей кучки людей в том, что ваша мораль заставляет вас говорить неправду нам или друг другу, когда это выгодно.
— А ты считаешь, что капиталистические политиканы никогда не лгут?
— Не в этом дело. Твое убеждение в том, что нет правды, кроме правды целесообразности. Это означает, в сущности, что вы никому не доверяете. Люди же, которые не доверяют другим, присуждают себя к аду. Все ваши скучные лозунги о солидарности масс и подобного рода лицемерие служат лишь для того, чтобы тщательно скрыть правду о том, что солидарность — это абстракция, бумажный фасад, мешающий установлению истинного контакта с другими. Вы не можете, если только не держите их под подозрением, излишне не доверять людям или лишать их жизни в интересах человечества. Вы живете в аду, хотя и не знаете об этом. Ад — это изоляция. Вы поклоняетесь божеству и делаете это столь раболепно, что, когда ваше божество говорит вам: «Отправляйтесь в ад ради меня», то вы торопитесь попасть туда.
