Колин Декстер - Драгоценность, которая была нашей
Да, Льюис понимал, но промолчал, кивком выказав этой женщине сочувствие. Она поведала то, что у неё так наболело.
— Когда ваш муж ушёл сегодня утром? — тихо задал он вопрос и увидел, как нервно поблёскивающие глаза вдруг сверкнули на него.
— В половине восьмого. Вызвал такси. Муж уже три года не имеет прав после того, как убил меня.
Льюис беспомощно покачал головой:
— Он вас не убивал, мадам…
— Нет, убил! Он убил женщину в той машине — и меня тоже убил!
Затянувшееся после этого молчание прервал Льюис, вынувший при этом свою записную книжку:
— Вы знаете, куда он собирался поехать?
— К своим издателям. Он только что закончил книгу, а теперь пишет несколько глав для новой «Кембриджской истории Британии ранних веков».
— И он туда поехал, так?
— Не говорите глупостей! Конечно, поехал. Он звонил мне из Лондона. Когда он уехал, почту ещё не приносили, и он хотел узнать, не прислали ли ему гранки.
— В какое время вы ждали его домой?
— Я не знала в точности. Там, в «Рэндольфе», были какие-то неприятности. Вы ведь об этом знаете?
Льюис снова кивнул, он всё больше начинал бояться того неотвратимого момента, когда и она тоже должна будет узнать обо всём.
— Они изменили программу, не помню точно, что он сказал. Но после половины одиннадцатого он уже должен был быть дома. Он никогда не приходит позже…
Болезненная, чёрненькая, выглядевшая простоватой, женщина в инвалидном кресле стала проявлять признаки безотчётной тревоги. Говори, говори же, Льюис! Записывай что-нибудь в этой своей маленькой записной книжке. Делай же что-нибудь!
— Вы не знаете, куда он мог пойти после возвращения из Лондона?
— Нет, нет, нет, сержант! Откуда мне знать? У него не хватило бы времени, чтобы встретиться со своей бесценной Шейлой, этой гадиной Уильямс, правильно? С этой самкой, жалкой алкоголичкой…
Не молчи, Льюис.
— Наверное, он очень расстроился по поводу пропажи волверкотской реликвии.
— Он так давно ждал, когда сможет посмотреть на неё.
— Отчего же не поехал посмотреть в Америку?
— Я не пустила его.
Льюис перевёл взгляд на пол и спрятал записную книжку.
— О нет! Я совершенно не собираюсь оставаться здесь одна. И это после того, что он сделал со мной.
— Миссис Кемп, боюсь, я должен…
Но Марион неподвижно уставилась в какую-то беспросветную бездну. Только что голос её мстительно звенел, а теперь задрожал, в нём послышался страх:
— Я не очень хорошо поступила по отношению к нему, да?
К счастью, зазвонил звонок у входной двери, и Льюис встал.
— Это женщина-полицейский, миссис Кемп. С вашего позволения, пойду и… Видите ли, мы должны вам кое-что сообщить. Пойду открою ей дверь и тут же вернусь.
— Он умер. Он умер. Сержант, это так?
— Да, миссис Кемп, он умер.
Она не издала ни звука, только кончики её нервных бескровных пальцев впились в виски, словно стараясь разорвать нервы, по которым это известие передалось от ушей к мозгу.
Глава двадцать четвёртая
Существует несколько неплохих средств от соблазна, но самое верное — трусость.
Марк Твен. Вдоль экватора— Садитесь, инспектор! Будете пить?
Шейла Уильямс сравнительно трезво и абсолютно респектабельно пила кофе.
— Что — кофе?
Шейла пожала плечами:
— Чего хотите. У меня есть почти всё, что угодно, если вы понимаете, что я имею в виду.
— Я вообще-то пью много.
— Я тоже.
— Послушайте, я понимаю, что сейчас поздно…
— Я никогда не ложусь раньше часа — в том случае, если одна!
Она безжалостно засмеялась над собой.
— У вас был такой длинный день.
— Длинный, пьяный день, что верно, то верно. — Она сделала несколько глотков горячего кофе. — Где-то у Киплинга есть о человеке, утверждавшем, что он знает, почему у него сгнила душа, — это потому, что он больше не может пить. Вы это слышали?
Морс кивнул:
— «Любовь к женщинам».
— Верно! Один из величайших рассказов двадцатого столетия.
— Думаю, девятнадцатого, можете проверить.
— О Боже! Никак полисмен — филолог!
Она виновато посмотрела на стол, потом снова подняла глаза на Морса, который пояснил:
— Это был Малвани, правильно? «Когда не берёт алкоголь, в человеке загнивает душа». Я это помню много-много лет.
— Боже! — прошептала Шейла.
Комната, в которой они сидели, была обставлена со вкусом, особенно украшали её несколько очень добротных предметов и любопытных и необычных репродукций голландцев семнадцатого века. У неё недурной вкус, подумал Морс, и чувствуется женщина — на диванчике рядом с хозяйкой сидит большой игрушечный мишка, весь разукрашенный лентами. И здесь, в этой самой комнате, Морс спокойно и просто рассказал ей о смерти Теодора Кемпа, полагая, по своему странному обыкновению, что выбрал для этого время, которое никак не может оказаться неподходящим.
Шейла Уильямс застыла не шевелясь, её большие карие глаза постепенно увлажнились и заблестели, как мостовая от неожиданно налетевшего дождика.
— Но как… как?
— Мы не знаем. Мы надеялись, может быть, вы поможете нам. Вот поэтому я и здесь.
Шейла уставилась на него непонимающими глазами:
— Я?
— Мне сказали, что у вас было… ну, как бы это сказать… что-то вроде ссоры.
— Кто это вам сказал? — В голосе зазвучала сталь.
— Один из группы туристов.
— Эта сучка Роско!
— Попробуйте угадать ещё раз.
— А, ладно, забудьте! Мы поругались, да. Боже, уж если кто и собирался после этого покончить с собой, так это я, инспектор, — не он.
— Послушайте! Мне жаль, что приходится задавать вам вопросы в такое время…
— Но вы же хотите знать, что произошло между нами — между Тео и мной.
— Да. Да, хочу, миссис Уильямс.
— Шейла! Меня зовут Шейла! А вас?
— Морс. Все зовут меня Морсом.
— А, всё одно и то же, от меня только требовали, и ничего взамен.
— Так что же было между вами и доктором Кемпом, миссис Уильямс… э… Шейла?
— Ничего, ровным счётом ничего, кроме моей жизни! Вот и всё.
— Продолжайте.
— Ах, но вы всё равно ничего не поймёте. Уверена, вы женаты, у вас милая жена и пара милых деток…
— Я холост.
— Ах, вот как. Тогда другое дело, согласитесь? Для мужчины это не страшно.
Она проглотила остатки кофе и сначала с ненавистью, потом с грустью обвела комнату взглядом.
— Джи и Ти?[10] — предложил Морс.
