Луиз Пенни - Что скрывал покойник
Клара опустила голову, глядя на руки.
— Вы обе верили в Бога. Клара, ты должна разобраться в себе и решить, во что же ты веришь.
— Что ты имеешь в виду? Я знаю, во что я верю.
— Во что? Расскажи мне.
— Отстань. Оставь меня в покое! — Она накинулась на него с упреками. — Где твои слезы? А? Это ты мертвец, а не она. Ты даже плакать не умеешь. А теперь что? Ты хочешь, чтобы я прекратила? Еще и дня не прошло, а ты… Тебе уже надоело? Ты перестал быть центром Вселенной? Ты хочешь, чтобы все снова стало, как прежде, вот так. — Клара щелкнула пальцами у него под носом. — Ты мне отвратителен.
Питер отпрянул от нее. Оскорбление было незаслуженным, и он едва сдержался, чтобы не бросить ей в лицо все те слова, от которых, как он прекрасно знал, ей будет так же больно, как и ему.
— Убирайся! — выкрикнула она сквозь слезы, перемежавшиеся икотой. Ему очень хотелось уйти. Ему захотелось уйти еще вчера, с того самого момента, когда случилось несчастье. Но он остался. А теперь, еще сильнее, чем раньше, ему вновь захотелось сбежать отсюда. Хотя бы ненадолго. Пройтись по Коммонз, выпить чашечку кофе с Беном. Потом принять душ. Это казалось ему оправданным и разумным. Вместо этого он склонился над ней, взял ее мокрые от слез руки в свои и поцеловал. Она попыталась вырваться, но он крепко держал ее.
— Клара, я люблю тебя. Я знаю тебя. Ты должна разобраться в себе и решить, во что веришь, по-настоящему, искренне и глубоко. Все эти годы ты говорила о Боге. Ты даже писала о своей вере в него. Ты лепила танцующих ангелов и страдающих богинь. Господь сейчас здесь, с нами, Клара? Он в этой комнате?
Мягкий голос Питера произвел на Клару магическое действие. Она успокоилась и стала слушать.
— Он сейчас здесь? — Питер медленно поднес указательный палец к ее груди. — Джейн с ним?
Питер продолжал. Он знал, в каком направлении двигаться, и знал, чего хочет добиться. На этот раз ошибки быть не должно.
— Помнишь все те вопросы и проблемы, которые вы обсуждали с Джейн, о которых спорили и над которыми смеялись? Так вот, теперь у нее есть на них ответ. Она встретилась с Богом.
Клара замерла. Она сидела неподвижно, глядя перед собой. Вот оно. Вот в чем дело. Ее убежище. Вот куда она могла поместить свое горе и тоску. Джейн умерла. И сейчас она с Господом. Питер прав. Она или верит в Бога, или нет. И то, и другое нормально. Но она не могла больше говорить, будто верит в Бога, а вести себя так, словно его не существует. Она действительно верила в Бога. А теперь она верила и в то, что Джейн ушла к нему. Внезапно боль и горе показались ей такими человеческими и естественными. И еще она поняла, что сможет жить с ними дальше. Теперь у нее было место, куда она может поместить их, то место, где Джейн находилась сейчас вместе с Господом.
Волна огромного облегчения накрыла ее с головой. Клара взглянула на Питера, склонившегося над ней. Под глазами у него выступили темные круги. Поседевшие волнистые волосы были в беспорядке. Она провела рукой по собственным волосам и нащупала заколку-«невидимку», запутавшуюся в том, что когда-то было прической. Вытащив ее вместе с волосками, она осторожно положила руку Питеру на затылок. Одной рукой она молча притянула его голову к себе, а другой принялась поправлять его непокорные волосы и заколола их «невидимкой». Она прошептала ему на ухо:
— Спасибо. Прости меня.
И Питер заплакал. К своему ужасу, он почувствовал, что глаза у него щиплет, как они наполняются слезами, а в горле застрял комок. Он больше не мог сдерживаться и дал волю своим чувствам. Он плакал так, как плакал однажды, когда ребенком, лежа в кровати и вслушиваясь в такой успокаивающий разговор родителей внизу, вдруг понял, что они обсуждают предстоящий развод. Он обнял Клару, прижал к груди и стал в душе молиться о том, чтобы никогда не потерять ее.
Совещание в штаб-квартире Сюртэ в Монреале длилось недолго. Коронер надеялась получить предварительный отчет сегодня после обеда и собиралась по дороге домой завезти его в Три Сосны. Жан Ги Бювуар доложил о своем разговоре с Робертом Лемье, сотрудником Службы общественной безопасности Ковансвилля, который по-прежнему не утратил желания помочь им.
— Он говорит, что Иоланда Фонтейн чиста. Есть смутные подозрения в кое-каких скользких делишках в качестве агента по торговле недвижимостью, но пока что ничего противозаконного не обнаружено. А вот ее супруг и сын хорошо известны полиции — и местной, и Сюртэ. Супруга зовут Андрэ Маленфан, возраст — тридцать семь лет. Пять приводов за пьянство и нарушение общественного порядка. Дважды обвинялся в нанесении побоев. Еще дважды — во взломе и проникновении.
— Он сидел? — поинтересовался Гамаш.
— Пару раз в Бордо. А в местной кутузке он вообще частый гость.
— А сынок?
— Бернар Маленфан. Возраст — четырнадцать лет. Похоже, весь в отца. Яблоко от яблони недалеко падает. Неуправляем. Постоянные жалобы в школе. Бесконечные жалобы от родителей.
— Мальчика обвиняли в чем-либо конкретном?
— Нет. Просто пару раз серьезно поговорили с ним.
Кое-кто из офицеров в комнате презрительно фыркнул, выражая свое отношение к сказанному. Гамаш знал Жана Ги Бювуара достаточно хорошо, чтобы понимать, что тот всегда приберегает самые лакомые кусочки напоследок. Что-то подсказывало старшему инспектору, что и на этот раз он не ошибся. Продолжение непременно последует.
— Есть одна вещь, — произнес Бювуар, и в глазах у него вспыхнул торжествующий огонь, — Андрэ Маленфан — охотник. Сейчас из-за судимостей он не имеет права охотиться с ружьем. Но…
Гамашу доставляло удовольствие смотреть, как Бювуар разыгрывает целое представление, потакая драматической стороне своей натуры. Похоже, на этот раз он наткнулся на что-то по-настоящему интересное. Последовала долгая пауза.
— …в этом году, в первый раз, он подал прошение и получил разрешение на охоту с луком и стрелами.
Вот это да.
Совещание закончилось. Бювуар раздал задания, и члены бригады разошлись по делам. Когда комната опустела, Николь поднялась с места, но Гамаш жестом попросил ее задержаться. Они остались одни, он хотел поговорить с ней так, чтобы никто не мешал. Он наблюдал за ней во время совещания. Она снова сидела в одиночестве, отодвинувшись подальше от соседей, и не прикоснулась к кофе с булочками, которыми с удовольствием угощались другие офицеры. Собственно говоря, она вообще не делала ничего из того, что делали остальные. Оно явно было намеренным и прямо-таки подчеркнутым, это желание обособиться от членов бригады. Одета она была скромно и просто, совсем не так, как должна была одеваться живущая в Монреале девушка, которой исполнилось всего двадцать с чем-то лет. В ней не было ничего яркого, запоминающегося, бросающегося в глаза, что обычно характерно для квебекцев. Он понял, что успел привыкнуть к тому, что все члены его бригады отличались определенной индивидуальностью. А Николь, создавалось впечатление, стремилась стать незаметной и невидимой. Ее костюм тускло-синего цвета был сшит из дешевого материала. Плечи подбиты ватой, причем небрежно и комковато, и это явно свидетельствовало о том, что он куплен на распродаже в каком-нибудь дешевом магазинчике. Под мышками виднелись светлые полукружья от пота. Очевидно, она не удосужилась почистить или выстирать его с тех пор, как надевала последний раз. Ему пришло в голову, что она, скорее всего, сама шьет себе одежду. И, наверное, до сих пор живет с родителями. Должно быть, они очень гордятся ею, а она постоянно испытывает на себе давление оттого, что непременно должна преуспеть. Может быть, раздумывал он, этим и объясняется единственная черта ее характера, которая действительно отличала ее от остальных. Ее самодовольство и самоуспокоенность.