Жорж Сименон - Мегрэ расставляет ловушку
По дороге, сжав зубы, Мегрэ смотрел прямо перед собой, а когда они подъехали к небольшой группе людей в плохо освещенном закоулке улицы Местр, сильно хлопнул дверцей.
У Лоньона было такое выражение, будто у него в семье кто-то умер.
— Я был на дежурстве, когда позвонили. Тут же приехал.
Около тротуара стояла «скорая помощь». Санитары ждали указаний. Там было еще несколько зевак.
На тротуаре, около стены, лежало тело женщины. От него текла струйка крови.
Подошел, как догадался Мегрэ, квартальный врач.
— Я насчитал, по крайней мере, шесть ножевых ран, — сказал он. — Точнее смогу сказать, только обследовав труп.
— Все раны на спине?
— Нет. Четыре на груди. Одна на голове. Ее, вероятно, нанесли позже, может быть, когда жертва уже упала.
— Последний удар! — усмехнулся Мегрэ.
Не явится ли это убийство последним ударом?
— Кроме того, есть незначительные порезы на предплечьях и ладонях.
Мегрэ нахмурил брови.
— Выяснили, кто она? — спросил он, кивнув в сторону трупа.
— Я нашел в сумочке удостоверение личности. Жанин Лоран, прислуг» супругов Дирандо на улице Коленкур.
— Сколько ей лет?
— Девятнадцать.
Мегрэ не хотел смотреть на нее. Маленькая служанка надела наверняка свое лучшее платье, небесно-голубого цвета, почти бальное. Конечно, она шла на танцы. На ней были туфли на очень высоком каблуке. Одна соскочила.
— Кто сообщил?
— Я, господин комиссар.
Это был полицейский-мотоциклист, спокойно дожидавшийся своей очереди.
— Мы с приятелем совершали объезд, когда я увидел на тротуаре…
Когда он подошел к телу, оно было теплым, и из ран сочилась кровь. Поэтому подумал, что она еще жива.
— Отвезите ее в судебно-медицинский институт и предупредите доктора Поля.
И Мегрэ обратился к Лоньону.
— Ты отдал распоряжения?
— Я вызвал в квартал всех людей, которых мог найти. А что толку? Когда это приносило результат? Как смерч подъехала машина, завизжали тормоза. Из нее вышел всклокоченный Ружин.
— В чем дело, мой дорогой комиссар?
— Кто известил вас? — агрессивно проворчал Мегрэ.
— Кто-то с улицы… Есть еще люди, верящие в полезность прессы… Ведь это не тот?..
И больше не отвлекая комиссара, он поднялся на тротуар. За ним поплелся его фотограф. Репортер задавал обычные вопросы собравшимся вокруг него прохожим.
— Займись остальным, — проворчал Мегрэ Лоньону.
— Вам никто не нужен?
Он отрицательно покачал головой и сел в машину, поглощенный какими-то своими мыслями.
— Куда ехать, шеф? — спросил шофер. Тот растерянно поглядел на него.
— Спустись вниз до площади Клиши или до площади Бланш.
В управлении ему делать было нечего.
Да и что можно было сделать после того, что случилось? А вернуться домой спать у него не хватало смелости.
— Подождите меня здесь.
Площадь Клиши была залита светом, террасы кафе тоже были ярко освещены.
— Что угодно, мосье?
— Все равно.
— Вина? Коньяку?
— Вина.
За соседним столиком женщина с платиновыми волосами и открытой грудью пыталась вполголоса убедить своего компаньона увести ее в соседний кабачок, светившийся неоновой вывеской.
— Я уверяю тебя, ты не пожалеешь. Может быть, это дорого, но…
Понимал ли он ее? Это был американец или англичанин, который все качал головой повторяя:
— Ноу! Ноу!
— Ты больше ничего не умеешь говорить? «Ноу!.. Ноу!..» А если я тоже скажу: «Ноу!» и брошу тебя?
Он улыбнулся невозмутимо, а она, потеряв терпение, подозвала официанта и сделала новый заказ.
— Принесите, пожалуйста, бутерброд. Он не хочет поужинать в кабачке напротив.
Мегрэ подозвал официанта, заказал:
— Еще один!
Ему необходимо дать себе время успокоиться. Только что на улице Местр его первым порывом было помчаться в тюрьму, ворваться в камеру к Марселю Монсину и трясти его до тех пор, пока тот не заговорит.
— Признавайся, мерзавец, что это ты…
Почти до боли он был в этом уверен. Не может быть, чтобы он во всем ошибся! И сейчас у него не было жалости, даже любопытства к этому лжеархитектору. Только злость, почти ярость.
Мало-помалу под воздействием человеческого спектакля и прохлады ночи она улетучивалась, уходила. Он знал, что совершил ошибку, и теперь понял какую. Было слишком поздно что-нибудь возвратить, девушка была мертва, деревенская девушка, которая, как тысячи других, приехала в Париж в поисках счастья и отправлялась на танцы, проведя день на кухне.
Было слишком поздно проверять мысль, пришедшую ему сейчас. Сейчас он ничего не выяснит. Если следы существуют, если есть шанс найти свидетелей, можно подождать и до утра.
Его люди тоже изнурены. Все это длится слишком долго. Когда они прочитают утром в газетах, в метро или в автобусе по пути на набережную Орфевр, их тоже охватит оцепенение, такое же уныние, какое только что владело их комиссаром. Не окажется ли среди них тот, кто станет сомневаться в нем? У Лоньона был извиняющийся голос, когда он звонил, а на улице Местр он встретил комиссара с таким видом, словно хотел выразить соболезнование.
Мегрэ представил реакцию судьи Комельо, его телефонный звонок после того, как тот откроет газету.
Тяжело ступая, комиссар направился в глубину кафе и попросил в кассе жетон, чтобы позвонить ясене.
— Это ты? — удивленно воскликнула она.
— Я хотел просто сказать, что сегодня не вернусь домой.
Без какой-нибудь видимой на то причины. У него не было срочных дел, только вариться в собственном соку. Он почувствовал желание очутиться в родной атмосфере, в своем кабинете, со своими людьми.
Спать не хотелось. Придет время, когда все это благополучно кончится и он, может быть, попросит отпуск.
Так было всегда. Он ждет отпуска, а потом, когда приходит время, находятся причины, чтобы остаться в Париже.
— Официант, счет!
Он расплатился и направился к машине.
В управление!
Он застал Мовуазена и двух других за трапезой, состоявшей из колбасы и красного вина.
— Сидите, ребята, сидите! Ничего нового?
— Все так же. Допрашивают прохожих. Задержали двоих: у них документы не в порядке.
— Позвони Жанвье и Лапуэнту. Попроси обоих приехать сюда к половине шестого.
В течение часа, уединившись в кабинете, он читал и перечитывал протоколы допросов, особенно матери Монсина и его жены.
После этого, расстегнув рубашку, повернувшись лицом к окну, застыл в кресле и, казалось, дремал. Спал ли он? Кто знает? Во всяком случае, не слышал, как в кабинет вошел Мовуазен и на цыпочках вышел.
Светало. Небо стало серым, потом голубым. Взошло солнце. Когда Мовуазен во второй раз вошел, то принес с собой чашечку кофе, приготовленного на плитке. Жанвье уже приехал. Лапуэнт был в пути.
