Найо Марш - Увертюра к смерти
— Очень большое, — отвечал доктор Темплетт, подбрасывая полено в камин. — Моя работа является одной из немногих, в которой личная жизнь влияет на профессиональную репутацию. Почему это так — одному Богу известно. А я не могу позволить себе потерять здесь практику, Селия. Мой брат сохранил большую часть того, что осталось после смерти отца. Я не хочу продавать Чиппингвуд, но я трачу все свои деньги, чтобы содержать его в порядке. Отвратительная ситуация, я знаю. При прочих равных условиях я не могу просить Фриду о разводе. Ведь она уже целый год лежит без движения. Паралич — штука неприятная, и.., она все ещё привязана ко мне.
— Мой дорогой, — нежно произнесла миссис Росс. Темплетт сидел к ней спиной. Она задумчиво смотрела на него. Возможно, она решала, подойти к нему или нет. Если так, то она приняла решение этого не делать и осталась сидеть в своём кресле с высокой спинкой.
— Только что, — пробормотал Темплетт, — старый господин Каин сказал что-то о моей машине, которую он видел возле твоего дома. Я взял это на заметку. Обо мне пошли разговоры, будь они прокляты! А с появлением этого нового парня в Пенмуре я не могу позволить себе идти на риск. И все из-за этих двух женщин. Никто ничего бы не подумал, если бы они не вцепились в меня своими когтями. В тот день, когда я перевязывал палец старой Прентайс, она спросила меня про Фриду и почти без передышки принялась говорить о тебе. О, Господи, хоть бы она подхватила гангрену! А теперь ещё это!
— Мне не надо было говорить тебе.
— Нет, ты правильно сделала, что сказала. Дай мне посмотреть.
Миссис Росс подошла к письменному столу и открыла один из ящиков. Она достала из него листок бумаги и протянула доктору. Он внимательно изучил несколько строк, написанных чёрными заглавными буквами:
“ВЫ ДОЛЖНЫ УЕХАТЬ ОТСЮДА. ПРЕДУПРЕЖДАЮ, ЧТО ЕСЛИ ВЫ ЭТОГО НЕ СДЕЛАЕТЕ, ЧЕЛОВЕК, КОТОРОГО ВЫ ЛЮБИТЕ, ПОСТРАДАЕТ”.
— Когда это пришло?
— Сегодня утром. На конверте был почтовый штемпель Чиппинга.
— Почему ты думаешь, что это её рук дело?
— А ты понюхай.
— О, Господи! Эвкалипт!
— Она вся им пропитана.
— Возможно, она носила записку в своей сумке.
— Да, наверное. Лучше сжечь это, Билли. Доктор Темплетт бросил бумажку на тлеющее полено, но затем выхватил её из пламени.
— Нет, — сказал он. — У меня дома есть записка от неё. Я сравню бумагу.
— Наверняка та бумага с гербовыми знаками.
— А эта записка на гладком листе. Может, она собирается завалить тебя подобными письмами. Но бумага хорошая.
— Она ещё не совсем выжила из ума.
— Это тяжёлый случай, дорогая. Она способна на все, что угодно. Во всяком случае, я посмотрю. Он положил записку в карман.
— По-моему, — сказала Селия Росс, — она зеленеет от зависти, потому что я завоевала симпатию священника и эсквайра.
— Я тоже.
— Дорогой, — сказала миссис Росс, — ты представить себе не можешь, как целомудренны наши отношения. Темплетт разразился громким хохотом.
Глава 8
КАТАСТРОФА
В субботу вечером, двадцать седьмого ноября, в десять минут восьмого, ратуша была пропитана запахами развешанных по стенам вечнозелёных растений и мокрых плащей. Члены Молодёжного общества, подгоняемые и понукаемые мисс Кампанула, заранее продали все билеты, поэтому, несмотря на ужасную погоду, все места были заняты. Даже некоторые жители Мортон-Парка пришли вместе со своими домочадцами и заняли самый неудобный ряд, по два шиллинга за место. За ними сидели церковные служители, включая господина Проссера, аптекаря из Чиппинга, и господина Блэндиша, суперинтенданта полиции — оба они являлись церковными старостами. Был здесь и Женский институт со своими мужьями и детьми. Ещё дальше разместилась хихикающая фаланга девушек из Молодёжного общества, которым не было поручено распространять программки, а за ними, на самых дальних рядах, сидела пропахшая потом и хлевом фермерская молодёжь. У входа мисс Кампанула поставила Роупера, сержанта из полицейского участка Чиппинга и по совместительству церковного служителя. В его обязанности входило проверять билеты и усмирять задние ряды, которые имели тенденцию громко гоготать и кидаться бумажными шариками в своих подружек. В четвёртом ряду, с краю, слева от прохода, сидел Джорджи Биггинс со своими родителями. Казалось, его нисколько не расстроило изгнание из-за кулис. Волосы на его круглой голове были прилизаны, розовые щеки блестели, и в чёрных круглых, как две пуговицы, глазах, не мигая смотревших на рояль, светился дьявольский огонёк.
Рояль, которому вскоре предстояло завоевать дурную славу, стоял под сценой напротив прохода. На одной из множества фотографий, которые в понедельник, двадцать девятого ноября, появятся в газетах, будет изображён этот уже почти музейный экспонат, деревенский домашний рояль девятнадцатого века, драпированный шёлковой тканью с огромной дыркой впереди. У него будет очень величественный вид. Его захочется сравнить со старой девой в ветхом, изъеденном молью наряде, все ещё стремящейся подчеркнуть своё аристократическое происхождение, но ведущей не соответствующий этому образ жизни. Это впечатление усиливалось от стоявших в ряд пяти горшков с геранью, поставленных на ткань, натянутую по всему верху инструмента на месте откинутой назад крышки, крепко закреплённую у краёв канцелярскими кнопками и ниспадающую, как гирлянды, по бокам и как балдахин — спереди инструмента. В десять минут восьмого на резной подставке для нот чуть ниже балдахина появились ноты “Венецианской сюиты” мисс Прентайс, тоже довольно потрёпанные, но в полной боевой готовности.
В программках рассказывалось о цели этого представления, излагалась краткая история жизни старого рояля, выражалась благодарность Джоуслину Джернигэму, эсквайру из Пен Куко, за его великодушное предложение добавить необходимую сумму для покупки нового инструмента. Старый рояль в этот вечер стал предметом всеобщего внимания.
Ровно в восемь часов, бледная и дрожащая от страха и волнения, Дина включила свет на сцене. Сержант Роупер по этому сигналу перегнулся через последний ряд, занимаемый молодёжью, и выключил свет в зале. Звуки из тёмного зрительного зала свидетельствовали о том, что публика пребывает в состоянии предвкушения чего-то приятного.
Огни импровизированной рампы загорелись. После минутной паузы, во время которой в зале раздавались многочисленные “Тёс!”, чья-то невидимая рука отвела в сторону занавес, и на сцену вышел ректор. Во втором ряду раздались бурные аплодисменты, и репортёр из “Чиппинг курьер” достал свой блокнот и ручку.
Лучшая сутана господина Коупленда позеленела на складках, носки его ботинок загнулись вверх, потому что он постоянно забывал вставлять в них распорки. Он был не более чем скромный приходский священник, хотя и с красивой внешностью. Но, искусно освещённый снизу, он выглядел великолепно. У него была голова средневекового святого, строгая и красивая, отчётливо выделявшаяся, подобно камее, на фоне её собственной тени.
