Ипполит Рапгоф - Тайны японского двора
Однако консьерж, — старая крыса — как-то недоверчиво покачал головой.
— Поживем — увидим, — сказал он, обращаясь к тут же стоявшему лакею бельэтажа.
Барон вернулся в свой номер. минуя спальню Хризанты. Он думал было остановиться, постучать в дверь, но оттуда раздавались голоса.
Долго барон ходил взад и вперед по комнате и мысли его беспорядочно витали между далекой родиной, Елисейскими полями, чудной беседкой и кабинетом загородного ресторана.
Но барон и не думал о смерти. Дуэль была для него обычным явлением. Он вспомнил, как в Берлине, еще будучи офицером, дрался с каким-то англичанином, которому дал основательный кварт, обнажив ему всю правую щеку.
Припомнились ему также две дуэли в Висбадене, из которых последняя произошла из-за красивой певицы, Ирмы Онай, некогда кружившей молодые головы, вместе с прекрасной Марией де-ла-Белла, в известном «Винтер-Гартене» Берлина.
Тогда венгерская красавица Ирма Онай приехала с графом Эстер-гази, еще совсем юным драгуном австрийской службы, и чистила изрядно его наполняемые родителями, карманы.
Это, однако, не мешало легкомысленной красавице флиртовать с золотой молодежью элегантного курорта, среди которой барон был ею особенно обласкан.
Впрочем, в курортах такие романы не остаются тайной.
Граф сделался предметом насмешек своих товарищей и чувствовал себя глубоко оскорбленным.
Состоялась дуэль, на которой барон отрубил графу левое ухо.
Граф так близко принял к сердцу такое увечье, что, придя домой после перевязки, застрелился.
Вспоминал барон те веселые похороны, после которых был устроен роскошный обед.
Красавица-венгерка явилась в глубоком трауре, который прекрасно шел к матовому цвету лица, но так мало гармонировал с ее настроением.
Во время похорон она вместе с братом покойного, вызванным телеграммой из Будапешта, шествовала непосредственно за гробом.
Но стоило брату графа немедленно после похорон уехать с ближайшим поездом, как Ирма Онай сразу сняла свою маску — и преспокойно села в карету барона. Всю дорогу она хохотала и щебетала без умолку.
На обеде она забыла уже всякое приличие и на речь барона, сказанную в честь покойного, смерть которого он действительно искренне оплакивал, красавица ответила, поднимая бокал, что пьет за здоровье живущих, которые ей вообще лучше нравятся мертвецов, в особенности же пьет за таких милых друзей, как барон, который ей нравится гораздо больше покойного графа.
На барона подобный тост произвел удручающее впечатление. Он внезапно почувствовал отвращение к этой циничной женщине. Не проронив ни единого слова, он молча встал и удалился из зала.
Все смеялись и не заметили ухода барона, те же, которые видели его выходящим, думали, что он сейчас вернется.
Но эти предположения не оправдались.
Через час после этого происшествия барон сидел в купе первого класса и на всех парах мчался в дорогую его сердцу Померанию.
Его тяготила мысль, что он является хотя бы и косвенным виновником смерти ни в чем не повинного человека.
Теперь этот случай вспомнился ему накануне новой дуэли, и впервые мелькнула мысль, сильно встревожившая его:
— А что, если я убью принца? Как к этому отнесется Хризанта?
Это размышление пробудило в нем инстинкт самосохранения.
— Не могу же я, здорово живешь, подставлять свой лоб под пулю, когда имею возможность мигом сразить врага и этим лишить его второго выстрела.
В нервной ажитации он закурил сигару и лег на диван. Ему вспомнилась родина. Его внутреннему зрению предстала мать, благословлявшая его перед конфирмацией.
Длинный ряд фраков по левую и такой же длинный ряд белых платьев девиц по правую сторону в нескольких рядах окружали скромный алтарь церкви Иисуса в Берлине.
В тумане на кафедре стоял седой пастор в своем черном таларе с белым галстухом.
Все эти воспоминания утопали точно в тумане. Ряды фраков и белых платьев как-то расширялись, удалялись куда-то далеко… далеко… Барон уснул.
Сигара в откинутой руке еще пускала струйки синеватого дыма из-под густого слоя наросшего пепла.
Он уснул крепким сном.
Не прошло, однако, более получаса, как в дверь послышались частые, не очень громкие удары.
Барон вскочил.
— Войдите!
В дверях показалась Хризанта.
Он устремился ей навстречу.
— Ты пришла, моя дорогая. О, я так благодарен тебе за это! — сказал барон, с жаром.
Хризанта грустно глядела на барона и, поцеловав его в висок, глубоко вздохнула.
— Я пришла к тебе с просьбой. Меня тревожит мысль, что ты убьешь брата. Я тебя раньше предостерегала от дуэли на холодном оружии и, кажется, была права. Знаешь, друг мой, сейчас брат говорил по телефону — должно быть, с секундантами, и вернулся в номер чрезвычайно бледный. Я сидела у него и все время просила отказаться от дуэли, грозя ему даже самоубийством. Но он мне ничего не отвечал и продолжал писать какие-то письма. Едва он успел кончить, как его позвали к телефону. На одном конверте я прочла фамилию нашего посланника, а на другом значилось твое имя.
— Что же ему говорили секунданты?
— Этого я не знаю. Вероятно, что-нибудь очень малоутешительное. Брат что-то искал в своем чемодане. А теперь сейчас он оделся и ушел, даже не взглянув на меня.
Барон молча встал и повел Хризанту к дивану, где они уселись рядом.
— Скажи мне, Хризанта, напрямик, кто тебе дороже? Я — или твой брат?
Принцесса опустила глаза и в голосе ее послышались слезы.
— Ты знаешь, что я вся твоя, но я люблю также и брата.
Слезы струились по ее щекам.
— Я понимаю тебя, дорогая! — воскликнул барон после тяжелого раздумья, — я сам уже думал об этом вопросе. Я не хочу убить твоего брата, даже решил целить в ноги. Но могу ли я поручиться за то, что рука моя не дрогнет?
Хризанта продолжала молчать.
— Могу ли я поручиться, — продолжал барон, — что пистолет мне не изменит? К тому же ты знаешь, что мне неизвестно, как пистолеты пристреляны; отдают ли они вверх на сантиметр или на полметра?
— Все-таки ты обещаешь пощадить моего брата?
— Конечно.
— Ты хорошо стреляешь?
— Недурно…
Хризанта успокоенно вздохнула и со слезами благодарности взглянула на барона.
— Ты такой добрый, хороший, ты меня так любишь, что, пожалуй, способен пожертвовать собственной жизнью для моего спокойствия. Но я этого не хочу. Ты мне, я уже чувствую, дороже брата, дороже всего на свете.
Она бросилась на шею барону и повисла на его груди, громко всхлипывая.
Барон был тронут. Он впервые чувствовал себя в объятиях вполне преданной женщины.
