Жорж Сименон - Человек из Лондона
— А если он убежит на твоей лодке?
Об этом он не подумал и вздохнул с огорчением:
— Что поделаешь!
Анриетта напудрилась и подкрасилась, несколько переборщив с помадой, и это было особенно заметно, так как она надела зеленое платье.
— Куда мы пойдем?
— Посмотрим.
До тропинки вниз они шли молча, и Малуану беспричинно было радостно, словно он отправился на праздник или на свадьбу.
— Хозяин за тобой не приударял?
— Еще чего!
Он изучал дочь своими маленькими глазками с удовольствием и одновременно с беспокойством.
— Я посоветовал матери никому не рассказывать о сарае. Разумеется, и ты никому не должна говорить.
К набережной пришвартовался траулер, и экипаж, собравшийся в полном составе на палубе, с улыбкой смотрел на Анриетту. Она же шла не обычной своей походкой, а выступала как-то важно, торжественно, и на лице ее светилась радость.
— Мы идем в кафе «Швейцария»?
Малуан ответил не сразу, он посмотрел на свою стеклянную будку на другом конце порта и содрогнулся от мысли, что теперь богат. Это было неслыханно, неправдоподобно! В одиночестве он даже не отдавал себе отчета в том, что собой представляют такие деньги, но сейчас, прогуливаясь с дочерью, открывал все новые и новые перспективы.
— Тебе не хочется снова идти на работу?
— Да. Но это невозможно, — ответила она, не подозревая, какой смысл вложил в эти слова отец.
— А если бы стало возможно? Если ты сможешь одеться лучше, чем дочь Ленэ?
— Она может тратить, сколько ей вздумается, но так и останется безвкусной дурочкой.
В стеклянной будке можно было рассмотреть стрелочника. День был серым. Огней еще не зажигали, и все вокруг казалось мрачным и бедным.
Дневной стрелочник тоже, наверное, видел их и завидовал тому, что Малуан прогуливается сейчас с празднично одетой дочерью.
Два жандарма дежурили на углу набережной и еще один — у входа в морской вокзал. День угасал. Пешеходы прижимались к домам, чтобы их не забрызгали проезжавшие автомашины.
Кафе «Швейцария» зажгло огни. Звучала музыка фонографа. Камелия уже сидела в своем углу и, поскольку Малуан пришел с дочерью, делала вид, что они незнакомы, что, однако ж, не помешало ей тщательно рассмотреть Анриетту.
— Можешь выпить что-нибудь приятное, ликер например. Официант! Один ликер и один кальвадос!
Анриетта поморщилась и покачала головой.
— Бенедиктин?
— Мне тоже кальвадос, но с сахаром.
Она первой заговорила о том, что их волновало.
— Все думаю — есть ли у него еда? И потом — молод ли он?
Ни молодой, ни старый! Человек без возраста. Существо печальное и беспокойное.
«Неудачник», — подумал Малуан, припоминая медленно плывущий ялик и человека на нем, погружающего багор в воду в поисках чемодана.
— Трубка была дорогая, папа?
— А что?
— Если не очень, то я куплю тебе другую.
Ему стало страшно — а вдруг она узнает, что трубка стоила двести пятьдесят франков?! Он перевел разговор на другую тему.
— Кажется, мать просила тебя купить голубую шерсть?
— Да. Она хочет, чтобы я связала Эрнесту свитер.
Интересно, сколько стоит мех, который носит Камелия? Малуан вспомнил, как однажды, целуя девицу, он прикоснулся к теплому и надушенному меху. В мехах он не разбирался и спросил об этом у дочери. Анриетта высокомерно ответила:
— Держу пари, что он искусственный! А женщина эта — шлюха. Я ее знаю. По утрам она приходила в мясную лавку в грязном халате и стоптанных туфлях.
— А искусственный мех сколько может стоить?
— Пожалуй, три сотни франков.
Он выпил вторую рюмку кальвадоса и вынул для расплаты с официантом пятисотфранковый билет.
— Пошли!
— Куда?
— Увидишь!
Бывают дни, когда алкоголь не действует или просто вызывает головную боль, иной же раз он вселяет в душу надежду и оптимизм. Так было сейчас с Малуаном. Глаза его блестели и, выходя, он тайком дружески помахал Камелии.
Стемнело. Витрины светились огнями. Зонты прохожих сталкивались. Малуан заметил на одной молодой женщине элегантный голубой плащ и тут же решил купить дочери такой же. С безразличным видом и легкой улыбкой он завел Анриетту в магазин «Новые галереи» и провел к секции непромокаемой одежды.
— Покажите нам голубые плащи, — сказал он продавщице.
— Хлопчатобумажные или шелковые?
Пока дочь примеряла, он думал об инспекторе Скотленд-Ярда, именно ему адресуя вызывающую улыбку. Малуан бросал вызов не только инспектору, но и простофиле-жандарму, своему утреннему собеседнику, и маленькому комиссару по особым делам, который все еще, вероятно, бегал под дождем как одержимый.
— Сколько? — спросил он.
— Сто семьдесят пять франков. К плащу мы можем предложить подходящий берет.
Он купил и берет за двадцать франков, потом стал оглядывать полки — нельзя ли еще что-нибудь приобрести.
— Останетесь в плаще, мадемуазель?
— Само собой разумеется! — И она дала свой адрес, чтобы ей отослали старое пальто.
На улице Малуана и его дочь охватило еще более праздничное настроение. Прохожие это замечали по их возбужденным, улыбающимся лицам. Малуан решил про себя, что может полностью израсходовать взятые в коробке пятьсот франков.
— Туфли у тебя еще хорошие?
— Они не промокают, но к голубому плащу не подходят.
Купили и туфли. Было радостно подойти к кассе и спросить с самым равнодушным видом, будто сумма не имела для них никакого значения:
— Сколько с нас?
Мадам Малуан пробегала бы по городу полмесяца, прежде чем выбрала такую пару обуви! Жандарма, видно, уже сменили к этому времени. Может, вообще сняли с поста — нельзя же вечно охранять берег из-за того, что сбежал один человек.
— Ты довольна, Анриетта?
— О да! Но что скажет мама?
Его глаза совсем сузились, он молча подвел дочь к магазину перчаток:
— Войди!
Анриетта уже с беспокойством поглядывала на возбужденное лицо отца.
— Вам перчатки на меху или на шерстяной подкладке?
— Те, что получше.
Самое удивительное, что ему хотелось плакать от радости и волнения, он словно жил теперь в каком-то ином мире. Не будь он богат, сидел бы сейчас дома, что-нибудь мастерил, как всегда после полудня, или играл в домино в кабачке.
— Купи перчатки и для матери. Она будет довольна.
— Я не знаю ее размера.
— Если они не подойдут, мы их обменяем, мадемуазель, — поспешно сказала продавщица.
Продавщицы все были любезны. В соседнем магазине, где они покупали чулки, Анриетту величали «мадам», и Малуан отвернулся, чтобы спрятать улыбку.
