Александр Трапезников - Мышеловка
На сегодня у меня был запланирован еще один визит, и, немного отдохнув, я отправился к местному милиционеру Петру Громыхайлову, тем более что и с ним надо было решить кое-какие формальности. Но предварительно я заглянул в продуктовый магазин и купил у Зинаиды литровую бутылку водки «Смирнофф». Мне очень хотелось расспросить ее о бежавшем из тюрьмы сыне, но я не знал, как подступиться к этой женщине с окаменевшим от горя лицом. Да и вряд ли она стала бы откровенничать с совершенно посторонним для нее человеком. Узнать хотя бы — за что его посадили. Но в этом, я надеялся, мне должен был помочь мистер Смирнофф.
Из довольно просторного дома блюстителя закона не доносилось ни звука. Я несколько раз громко постучал в дверь, но приглашения не последовало. Тогда я толкнул ее и вошел внутрь. Громыхайлов спал на кровати, широко раскинув ноги в сапогах, фуражка его сползла на нос, а кобура с пистолетом валялась на полу. Стол был завален разнообразными закусками, начиная от соленых грибочков и огурчиков до полуобглоданных жареных цыплят, а вот в стоявшей тут же бутылке и стаканах было пусто. Я вытащил из сумки своего «Смирноффа», открыл и начал булькать в стакан. Милиционер приподнял голову, услышав знакомые звуки. Взгляд его следил за моей рукой. Затем Громыхайлов встал, не говоря ни слова, уселся напротив меня, и так же молча пододвинул свой стакан. Я налил ему столько же, сколько и себе. Глядя не друг на друга, а на огненную жидкость, мы чокнулись и опрокинули в себя водку. Потом захрумкали огурцами.
— Наконец-то… хоть один нормальный человек появился в поселке… — произнес свою первую фразу Громыхайлов и только после этого посмотрел мне в глаза. — А то я уж думал — так и умру среди придурков. Давай-ка повторим.
Я снова разлил водку.
— Мне надо свидетельство о смерти деда.
— Успеется.
Процедура возлияния и закусывания повторилась.
— А как насчет временного местожительства?
— А ты надолго к нам?
— Да пока водка в магазине не кончится.
— Дельно. Значит, на две недели. На большее у Зинки запасов не хватит.
Громыхайлов выглядел лет на сорок, хотя ему могло быть и больше пятидесяти, и меньше тридцати. Пьяницы как-то консервируются в районе «сороковника». У него были коротко стриженные волосы — ежиком, мясистый ноздреватый нос, короткая борцовская шея и какие-то очумелые глаза.
— Прозит! — сказал я.
— Будь! — отозвался он.
Потом мы откинулись к спинкам стульев и задымили.
— Меня зовут Петром.
— А меня Вадимом.
— Знаю. Ты чего к нам приехал?
— Слушай, Петя, как ты считаешь — убили моего деда или он сам утоп?
Милиционер хмуро посмотрел на меня, хмыкнул, поднял вверх указательный палец и покачал им перед моим носом.
— Но-но! — сказал он и повторил, продолжая покачивать пальцем: — Но-но!..
— Что — «но-но»? Переведи.
— Но-но… — в третий раз сказал он и потянулся к стакану. Я понял, что надо увеличить дозу. Но после очередной порции почувствовал, что и сам начинаю быстро пьянеть. Щедро смазав жареную ножку цыпленка горчицей и хреном, я с аппетитом умял ее.
— Так как насчет деда? — продолжил я. — Кому он тут у вас мешал, Петя?
— Я тебе как другу скажу, Вадик, — ответил милиционер, отправляя в рот щепотку квашеной капусты. — Будешь вынюхивать — завяжу узлом и посажу в погреб. Если даже его и убили, то теперь не вернешь, верно? Давай лучше на спичках потянем — кто за новым пузырем побежит?
— А не треснем? Вон еще полбутылки осталось. Ты мне все-таки ответь.
— Дурной ты какой-то. Русского языка не понимаешь. Немец, что ли?
— Точно, фашист. Пекарь мне хлеба не продает. — Я вдруг всхлипнул, представив, кар; на дне озера лежал дед, а над ним проплывали рыбки, не обращая внимания на утопленника, и лишь раки ползли к нему со всех сторон, а он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, чтобы отогнать их. — Когда ты пекаря посадишь? Он крысиный яд в булочки кладет.
— Я его застрелю, — пообещал Громыхайлов. — Вот прямо сейчас пойду и пристрелю как собаку. Хочешь, пойдем вместе, поглядишь. Слово даю.
— Не надо, — смилостивился я, размякнув. — У него детки маленькие. Он их раками кормит.
— Раками? Это интересно. Надо реквизировать. Я и не знал, что у него детки есть. Он ведь сирота. Вдовец.
— Ах, вдовец? Тогда я вот что тебе скажу, Петр Громыхайлов. Он свою жену на тот свет отправил — довел до петли. На него в Москве всероссийский розыск объявлен. И на старосту вашего тоже. И на доктора Мендлева — этот вообще вивисекцией занимается, без наркоза режет, органы на трансплантацию отправляет. В ЮАР. Я — сотрудник Интерпола. Мы за ним давно гоняемся…
Петя встал, качнулся, выпил стакан водки и нацепил на голову фуражку.
— Где будем делать засаду, товарищ майор? — спросил он, вновь рухнув на стул.
Мы несли какую-то чушь, опьянев до безобразия, и я уже позабыл — зачем и с какой целью явился сюда. Может быть, спросить дорогу к кладбищу? Наконец с большим трудом я вспомнил.
— Кто убил деда? — Перегнувшись через стол, я потряс Петю за лацканы его кителя.
— Я! — икнул он и вытащил откуда-то из-под стола бутылку армянского коньяка. — Это мне взятку дали — чтобы молчал. Хороший коньяк, у меня целый ящик.
— Тогда я тебя арестовываю. Сдать оружие!
— Не имеешь права. Ты не в форме. И у тебя ордера нет.
Пока Петя разливал коньяк, я достал из кармана блокнот и ручку, вырвал листок бумаги. Коряво написал на нем:
«Ордер. Выдан летом оперу и генералу Вадиму Свиридову. Может арестовывать любого и в любые часы до захода солнца. В случае сопротивления может стрелять на поражение. В глаз.
Министр МВД —…»
Расписавшись за министра, я протянул бумажку Громыхайлову. А он мне в ответ сунул стакан коньяка. Потом долго читал мою писульку, шевеля губами.
— Подпись настоящая, — сказал он, посмотрев в окно. — Жаль, солнце еще не село. Подчиняюсь. — И протянул мне свою кобуру, подцепив ее с пола.
Я положил ее на стол, и мы выпили. В голове шумело, как в бойлерной. Мне казалось, что она распухает, увеличивается, растет, словно гигантская тыква, а мысли прыгают в ней, как семечки. О чем я еще хотел спросить Громыхайлова? Зараза… никогда не надо мешать водку с коньяком. В комнату вошла женщина средних лет, поставила на пол ведерко с огурцами, осуждающе посмотрела на нас и сурово произнесла:
— У-у-у нажрались… — потом хлопнула дверью.
— Супруга моя, — пояснил Петя. — Злая-а… Житья от нее нет. И пилит, и пилит… Скоро пополам распилит, как чурку.
— Я тебя склею, — пообещал я. — Будешь как новенький.