Джеймс Чейз - Что лучше денег?
— Почему бы нет. Чем больше, тем веселее. Как его зовут?
— Джефф Гордон, — сказала Рима.
— Хорошо, я запишу его. — Обращаясь уже ко мне, он продолжал: — Топай в третью студию, приятель. Прямо по аллее, второй поворот направо.
Рима сказала мне:
— Ты иди. Мне надо поговорить с Лэрри.
Я пошел по аллее. На полпути я оглянулся. Рима и Ловенстин входили в домик. Он обнимал ее за плечи и говорил ей что-то в самое ухо.
Я стоял под палящим солнцем и ждал. Через некоторое время Рима вышла и направилась ко мне.
— Я осмотрела замок в двери. Открыть его — пара пустяков. В ящике стола, где хранятся деньги, замок посложнее, но я бы и с ним справилась, лишь бы времени хватило.
Я ничего не сказал.
— Мы могли бы сделать это сегодня ночью. Здесь ничего не стоит затеряться, — продолжала она. — Я знаю место, где можно спрятаться. Надо переждать здесь ночь, а утром выйти. Это было бы нетрудно.
Я колебался не более секунды. Я понимал, что, если сейчас не рискнуть, я вообще ничего не добьюсь, и тогда останется только вернуться домой и признать свой крах. Если бы удалось ее вылечить, мы оба преуспели бы в жизни.
В тот момент десять процентов с полмиллиона заслонили от меня все на свете.
— Ладно, — сказал я. — Если ты собираешься это сделать, будем делать вместе.
IIМы лежали бок о бок в темноте под большой сценой третьей студии. Мы лежали там уже три часа, прислушиваясь к топоту ног над головой, крикам рабочих сцены, которые готовили новые декорации для завтрашних съемок, к профессиональной брани режиссера, когда они не делали того, что он требовал, или делали то, чего он требовал не делать.
Весь день, пока не начало смеркаться, мы работали до седьмого пота в жарком свете юпитеров вместе с тремя сотнями других статистов, и я ненавидел это скопище неудачников, цепляющихся за Голливуд в надежде, что когда-нибудь кто-нибудь их заметит и выведет в кинозвезды.
Мы изображали толпу, которая наблюдает за схваткой боксеров, оспаривающих титул чемпиона. Мы вскакивали и орали, когда режиссер подавал нам знак. Мы садились и шикали. Мы подавались вперед с выражением ужаса на лице. Мы свистели и улюлюкали, а под конец устраивали дебош, когда бледный и тощий парнишка на ринге, с виду просто заморыш, посылал чемпиона в нокаут.
Мы делали это снова и снова с 11 утра до 7 вечера. Еще ни разу в жизни я так не вкалывал.
Наконец режиссер скомандовал отбой.
— Шабаш, ребята! — рявкнул он через систему громкоговорителей. — Всем быть здесь завтра ровно в девять. Одеться как сегодня.
Рима потянула меня за рукав.
— Иди за мной и двигайся побыстрей, когда я скажу.
Мы пристроились в хвост длинной очереди взмокших от пота статистов. У меня тяжело билось сердце, но я гнал от себя всякую мысль о том, что будет дальше.
— Вот сюда, — сказала Рима и слегка меня подтолкнула.
Мы проскользнули на аллею, которая привела нас к заднему входу в третью студию, и без труда проникли под сцену. Первые три часа мы сидели как мыши в норе, боясь пошевелиться, но где-то около десяти рабочие сцены закончили свои дела, и в помещении не осталось никого, кроме нас.
Мы с жадностью закурили. Неяркий огонек спички осветил Риму, которая лежала рядом со мной в пыли. Она сверкнула на меня глазами и сморщила нос.
— Все будет в порядке. Еще полчаса, и мы сможем приступить к делу.
Вот когда я почувствовал настоящий страх. Надо было выжить из ума, говорил я себе, чтобы впутаться в такое дело. Если нас поймают…
Чтобы отвязаться от этих мыслей, я спросил:
— А этот Ловенстин, он тебе кто?
Она беспокойно заворочалась. Похоже было, что я задел больное место.
— Да никто.
— Так я тебе и поверил. Как ты свела знакомство с такой крысой? Он смахивает на твоего дружка Уилбура.
— Уж ты-то помолчал бы со своей полосатой физиономией. Кем ты себя воображаешь?
Я сжал кулак и саданул ее по бедру.
— Заткнись насчет моего лица!
— Тогда заткнись насчет моих друзей!
У меня мелькнула мысль.
— Ну, конечно! Это у него ты достаешь наркотики. У него на лбу написано, что он ими торгует.
— Ты ушиб мне ногу!
— Жалко, что совсем не пришиб. Значит, наркотики тебе дает эта крыса?
— А если и он? Должна же я у кого-то их брать?
— Надо было совсем спятить, чтобы связаться с тобой!
— Ты ведь меня ненавидишь, да?
— Ненависть тут ни при чем.
— Ты первый мужчина, который не захотел со мной переспать, — сказала она озлобленным тоном.
— Меня не интересуют женщины.
— Ты сидишь в таком же дерьме, как и я, только ты, похоже, этого не знаешь.
— Пошла к черту, — сказал я, выходя из себя. Я знал, что она права. Я сидел в дерьме с тех пор, как вышел из госпиталя, и, что еще хуже, мне стало это нравиться.
— Вот что я тебе скажу, — обронила она негромко. — Я тебя ненавижу. Я знаю, что ты меня выручил, я знаю, что ты мог бы спасти меня, но все равно я тебя ненавижу. Я никогда не забуду, как ты меня шантажировал, угрожая полицией. Помяни мое слово, Джефф, тебе это даром не пройдет, даже если мы будем партнерами.
— Попробуй только выкинуть что-нибудь, — отозвался я в темноту, — и я с тебя шкуру спущу. Хорошая взбучка — это как раз то, что тебе требуется.
Неожиданно она захихикала.
— Может быть, так и есть. Уилбур меня поколачивал.
Я отодвинулся от нее. Она была настолько испорченной и мерзкой, что меня тошнило от ее близости.
— Который час? — спросила она.
Я взглянул на светящиеся стрелки своих часов.
— Пол-одиннадцатого.
— Пойдем.
У меня тяжело забилось сердце.
— Охрана здесь есть?
— Охрана? Зачем?
Она уже отползала от меня, и я пополз следом. Спустя несколько секунд мы стояли в темноте у выхода из студии и напряженно вслушивались.
Была полная тишина.
— Я пойду впереди, — сказала она. — Не отставай.
Мы вышли в жаркую непроглядную темень. На небе мерцали звезды, но луна еще не выглянула. Я едва различал силуэт Римы, которая стояла рядом со мной, всматриваясь в темноту.
— Испугался? — спросила она, придвигаясь ко мне вплотную. — Я с гадливостью ощутил прикосновение ее щуплого горячего тела, но моя спина упиралась в стену студии, и я не мог отодвинуться. — А я не боюсь. Меня такие дела не пугают, но ты, я вижу, струсил.
— Хорошо, пусть я струсил, — сказал я, отодвигая ее в сторону. — Теперь ты довольна?
— Тебе незачем пугаться. Хуже того, что ты сам себе сделал, никто тебе не сделает. Я всегда себе это говорю.
— Ты спятила! К чему вся эта болтовня?
