Агата Кристи - Кривой домишко
У меня она сразу же вызвала какое-то странное чувство настороженности… возможно, это объяснялось тем, что, как мне показалось, она руководствовалась в жизни совсем иными принципами, чем обыкновенная женщина. Я понял теперь, почему, говоря о ней, София употребила слово «жестокость». В комнате было холодно, и я почувствовал озноб.
Спокойным, любезным тоном Клеменси Леонидис произнесла:
— Садитесь, пожалуйста, инспектор. Есть какие-нибудь новости?
— Экспертиза подтвердила, что смерть наступила в результате отравления эзерином, миссис Леонидис.
Она сказала в раздумье:
— Выходит, что это убийство. А это не могло быть просто несчастным случаем?
— Нет, миссис Леонидис.
— Прошу вас, инспектор, будьте поосторожнее с моим мужем. На него это известие, должно быть, сильно повлияет. Он боготворил отца и очень остро на все реагирует. Он человек эмоциональный.
— Вы были в хороших отношениях со своим свекром, миссис Леонидис?
— Да, у нас были вполне хорошие отношения, — ответила она и спокойно добавила: — Я его не очень любила.
— Почему?
— Мне не нравились цели, которые он ставил в жизни, и… и его методы достижения этих целей.
— А в каких отношениях вы были с миссис Брендой Леонидис?
— С Брендой? Я крайне редко виделась с ней.
— Вы допускаете возможность связи между ней и мистером Лоренсом Брауном?
— Вы имеете в виду любовную связь? Пожалуй, да. Но я могла и не знать об этом.
В ее тоне не чувствовалось ни малейшего интереса.
В комнату, торопливо и все так же создавая впечатление влетающего шмеля, вошел Роджер Леонидис.
— Я задержался. Телефонный звонок. Ну, инспектор? Ну? У вас есть новости? Причина смерти отца установлена?
— Смерть наступила в результате отравления эзерином.
— Вот как? Боже мой! Так все-таки это сделала она! Не могла подождать! Он подобрал ее чуть ли не в канаве, и вот чем ему за это отплатили! Эта особа хладнокровно убила его! Боже, у меня просто кровь закипает при мысли об этом.
— У вас есть какие-нибудь конкретные основания подозревать ее? — спросил Тавенер.
Роджер широкими шагами мерил комнату, обхватив обеими руками голову.
— Основания? Кто же еще мог это сделать? Я ей никогда не доверял… и не любил ее. Никто из нас не любил ее. Мы с Филипом оба были потрясены, когда отец в один прекрасный день пришел домой и объявил нам об этом. В его-то возрасте! Это было просто какое-то сумасшествие. Отец был удивительным человеком, инспектор. Разум у него оставался молодым и свежим, как у сорокалетнего мужчины. Всем, что имею в жизни, я обязан отцу. Он для меня сделал все… и никогда не предавал меня. Это я предал его… так тяжко думать об этом…
Он тяжело опустился в кресло. Клеменси спокойно подошла и встала рядом с ним.
— Ну, Роджер, хватит. Не взвинчивай себя.
— Знаю, дорогая, знаю. — Он взял ее за руку. — Но разве могу быть спокойным? Я не могу не чувствовать…
— Но нам всем нужно сохранять спокойствие, Роджер. Старший инспектор Тавенер хочет, чтобы мы помогли.
— Именно так, миссис Леонидис.
Роджер воскликнул:
— Знаете, что мне хотелось бы сделать?! Я хотел бы задушить эту женщину своими руками. Подумать только, она не позволила нашему дорогому старику прожить еще хотя бы несколько лет! Если бы она явилась сюда… — Он вскочил. Его трясло от гнева. Он протянул вперед конвульсивно сжимавшиеся руки. — Да я свернул бы ей шею… свернул бы шею…
— Роджер! — резко окликнула его Клеменси.
Он взглянул на нее пристыженно.
— Извини, дорогая. — Он повернулся к нам. — Приношу свои извинения. Не мог сдержаться… Я… простите меня.
Он снова вышел из комнаты.
— Знаете ли, ведь на самом деле он и мухи не обидит, — с едва заметной улыбкой заметила Клеменси.
Тавенер вежливо выслушал ее слова. Затем перешел к так называемым стандартным вопросам, задаваемым в установленном порядке. Клеменси Леонидис отвечала на них добросовестно и точно.
В день смерти своего отца Роджер Леонидис был в Лондоне, в Бокс-Хаусе, где размещается управление Объединенной компании. Он вернулся рано и, как всегда, некоторое время провел с отцом. Сама она была, как обычно, в Институте Ламберта на Гоуэр-стрит, в котором работает. Вернулась домой около шести часов вечера.
— Вы виделись со своим свекром?
— Нет, последний раз видела его за день до всего этого. Мы вместе пили кофе после обеда.
— Разве вы не виделись с ним в день его смерти?
— Нет. Но я заходила ненадолго в его апартаменты, так как Роджеру показалось, что именно там он позабыл свою трубку… любимую трубку… однако оказалось, что он оставил ее на столе в холле, и мне не пришлось беспокоить нашего старика. Около шести часов вечера он любил вздремнуть немного.
— Где вы находились, когда услышали о том, что ему стало плохо?
— Прибежала Бренда. Это было минуту или две спустя после того, как пробило половину седьмого.
Эти вопросы, как мне было известно, не имели значения… но я видел, как тщательно Тавенер изучает женщину, которая на них отвечала. Он задал ей несколько вопросов о характере ее работы в Лондоне. Она ответила, что ее работа имеет отношение к радиационным последствиям расщепления атома.
— Фактически вы работаете над атомной бомбой?
— Работа никоим образом не связана с разрушительным воздействием. Институт проводит эксперименты в терапевтических целях.
Поднявшись с кресла, Тавенер попросил показать ему другие принадлежащие им комнаты.
Клеменси, кажется, несколько удивилась, но с готовностью выполнила его просьбу. Спальня с двуспальной кроватью, застеленной белым покрывалом, и набором элементарных туалетных принадлежностей вновь напомнила мне больничную палату или какую-то монашескую келью. Ванная комната также была выдержана в строгом стиле — там не было никаких специальных удобных приспособлений, никакой косметики. Кухня имела необжитый вид — безукоризненно чистая и хорошо оборудованная экономящими труд бытовыми приборами. Затем мы подошли к двери, открывая которую Клеменси предупредила:
— А это личный кабинет моего мужа.
— Входите, — сказал Роджер, — входите.
Все увиденное до сих пор произвело на меня гнетущее впечатление своей пуританской строгостью, и тут я едва сдержал вздох облегчения: эта комната, несомненно, носила ярко выраженный индивидуальный характер. Там стояло большое шведское бюро, на котором в беспорядке валялись бумаги, трубки, припорошенные табачным пеплом. Стояло несколько старых больших и уютных кресел, на полу лежал персидский ковер, на стенах висело несколько выцветших групповых фотографий: групповые снимки школьников, команды игроков в крикет, военных. Несколько акварельных набросков, на которых были изображены пустыни и минареты, корабли, море и закаты. Это было очень уютное жилище — комната, принадлежащая симпатичному, дружелюбному и общительному человеку.
