Жорж Сименон - Тётя Жанна
– Раз уж я должна остаться здесь, мне нужно позвонить в «Золотое кольцо», чтобы их предупредить.
– Только не звони, пока не кончится гроза. Это слишком опасно.
– Я могла бы туда сбегать, когда все это кончится, и забрать свой чемодан.
Она сняла с крючка передник, который стал уже ее передником, и завязала его на себе.
– Что ты собираешься делать?
– Нужно приготовить обед.
– Для кого?
– Для тебя, для меня, для твоих детей, когда они вернутся.
– А если они вернутся поздно ночью?
Жанна не ответила и принялась за работу. Луиза продолжала стоять, облокотившись на раковину и чувствуя свою бесполезность перед снующей взад-вперед невесткой.
– Я не знаю, как ты делаешь.
– Как я делаю что?
Чего ради объяснять? Жанна и так поняла. А объяснить было бы нелегко. К тому же это заняло бы так много времени!
– Еще чашку кофе?
– Спасибо. Ты очень добра.
– Я не нашла в доме одну вещь: ящика для отходов.
Раньше он стоял во дворе, слева за дверью.
Луиза сделала два шага и потянула выдвижной ящик, отчего весьма совершенное устройство пришло в действие.
– Чем я могу тебе помочь? – спросила Луиза без особого, впрочем, энтузиазма.
– Ничем. Сиди. Гроза проходит.
– Ты думаешь?
– Она проходит. Я обещала служащему похоронного бюро позвонить сегодня вечером по поводу писем с извещениями. Список адресов ему нужен как можно раньше. Фамилии клиентов он возьмет завтра у бухгалтера. Этот служащий надеется получить у епископа разрешение на отпевание.
Луиза поняла не сразу. В те мгновения, когда она становилась подозрительной, ее зрачки сужались, как у кошки, и превращались в маленькие блестящие точки.
– А, да! Я и не подумала об этом.
Они обе не замечали, что мало-помалу природа успокаивалась вокруг них, ливень закончился, и только редкие капли дождя падали на землю; вечерняя тишина опускалась на кухню и весь дом.
Время от времени Жанна подходила к приоткрытой двери, чтобы послушать, не плачет ли ребенок.
IV
До дня похорон, состоявшихся в среду, новых кризисов у Луизы не было. Она, казалось, держалась настороже, как человек, принявший какое-то решение, и Жанна обратила внимание на то, что Луиза убрала отовсюду бутылки с вином, включая и бутылку с мадерой.
Когда дети в воскресенье вечером после грозы вернулись домой, сестра через полчаса после брата, их мать была настолько опустошена, что не прореагировала на их приезд и лишь разыграла в своем углу роль молчаливого наблюдателя.
Анри приехал первым. Около десяти часов, открыв ключом дверь, он ворвался в дом как ветер, бросив освещенную появившейся луной машину на улице. Его сразу же сбила с толку темнота во всем доме за исключением кухни, где друг против друга сидели две женщины. Шляпу Анри не носил. У него были густые светлые волосы и ясные, как у отца, глаза, но Анри был заметно мельче, хотя и широк в плечах, с решительной манерой держаться.
Уже на пороге в глаза ему ударил яркий свет, он нахмурился, недовольный – хотя, вероятно, не отдавая себе в этом отчета – тем, что в доме царила совсем не та атмосфера, к которой он привык, тем, что увидел свою мать сидящей в углу стола, где обычно сидела служанка, а рядом с матерью – толстую женщину с лунообразным лицом, которая спокойно разглядывала его.
Агрессивным, почти обвиняющим тоном он бросил:
– Как это случилось?
Поскольку он машинально обратился к тетке, ему пришлось повернуться к матери:
– Ты была при этом?
Жанна поняла, что Луиза испугалась вопроса и вся сжалась, словно чувствуя за собой вину; отвечать пришлось Жанне:
– Твоя мать ходила к мессе.
– Дома никого не было?
– Только Алиса, она занималась ребенком.
– С ним случился приступ?
Расставив ноги и тяжело дыша, он говорил очень громко – не оттого ли, что с трудом держался, чтобы не упасть?
– Лучше, чтобы тебя воспринимали как мужчину и ты узнал всю правду сразу, Анри. Не кричи. Не теряй самообладания. Твой отец повесился...
Анри вошел в дом, раскрасневшись от переживаний и обдувавшего его в пути ветра. Буквально за секунду, без всякого перехода, он стал белым как бумага, неподвижно застыл, и лишь его кадык судорожно дернулся в горле.
Его тетка, казалось, не двинувшаяся с места, очутилась рядом с ним и положила ему руку на плечо:
– Ты ведь мужчина, не так ли, Анри?
Он лишь мгновение выдержал это прикосновение, потом яростным жестом оттолкнул руку и будто нырнул в темноту дома; Жанна и Луиза услышали, как он плашмя бросился на лестничные ступеньки и громко зарыдал.
Его мать все это время сжавшись сидела на стуле, стиснув руки с такой силой, что побелели суставы пальцев; когда она открыла рот, Жанна предвидя, что сейчас раздастся крик, – сказала ей властно, почти грубо:
– Ты-то хоть помолчи. А если не можешь взять себя в руки, иди в свою комнату.
Она осталась, не двигаясь, не издавая ни звука, слушать рыдания юноши – то неистовые, как крик, то тихие, как плач ребенка. Иногда эти рыдания совсем затихали, чтобы, как это бывает у маленьких детей, возобновиться с новой силой; Луиза не отрывала взгляда от своей невестки, а та зашевелилась лишь для того, чтобы поставить на огонь суп.
Наконец Жанна вышла в коридор, откуда послышался щелчок электрического выключателя и мягкий, но непреклонный голос немолодой женщины:
– Пойди посмотри сейчас на него. Он там, наверху.
Постарайся не очень шуметь, чтобы не проснулся Боб.
Один за другим щелкали выключатели, в то время как Луиза в одиночестве дрожала на кухне, где никто больше не занимался ею.
Голоса в глубине дома казались уже неясным бормотаньем.
– Не бойся, Анри. Он не сердился на тебя. Он ни на кого не сердился. Перед тем как отбыть в мир иной, он попросил у вас прощения.
Все еще мертвенно-бледный, юноша словно приклеился к порогу комнаты, не осмеливаясь войти.
– Поцелуй его.
Она дошла вместе с Анри до кровати, легонько придерживая его; он прикоснулся губами ко лбу отца, и Жанна, почувствовав, как напрягся Анри, обхватила его за плечи и стала подталкивать к выходу:
– Иди.
На лестничной площадке он запротестовал:
– Я не хочу спускаться.
– Иди, нельзя же здесь разговаривать.
Он все-таки пошел, спускаясь по лестнице первым, и первым же вошел в кухню, избегая глядеть на мать.
– Я уверена, что ты не ел.
– Я не буду есть.
– Съешь хотя бы тарелку супа. Завтра ты будешь нужен. Ты теперь будешь очень нужен.
Казалось, что из-за присутствия матери, смущавшей его, он не хотел смягчиться. Он повторил, как капризный ребенок:
– И все-таки я не стану есть.
Жанна, не обращая внимания на его слова, накрывала на стол, и все это время Анри с любопытством разглядывал эту женщину, которую совсем не знал и которую увидел удобно расположившейся в их доме. Она деятельно крутилась, говорила с ним так, словно всегда была здесь, а его мать, не возражая против такого развития событий, сидела удивительно спокойная и притихшая, хотя Анри ожидал увидеть ее в страшном волнении.
