Морис Леблан - Канатная плясунья
Граф снова сделал эффектную паузу.
— Выло, впрочем, одно единственное указание. Жан д’Аргонь вспоминал, что у его отца была золотая медаль, которой он при жизни придавал какое-то особое значение. Но он умер от несчастного случая на охоте и ничего не успел сказать сыну. Однако Жан д’Аргонь утверждал, что на медали была какая-то надпись и что в надписи было — он это хорошо помнил — слово «Роборэй», то есть название этого замка. Куда делась медаль, Жан д’Аргонь не знал, но говорил нам о намерении порыться в ящиках и чемоданах, которые ему удалось перед неприятельским нашествием вывезти из своего имения. Так как все мы были порядочными людьми, мы торжественно поклялись друг другу, что все касающееся отыскания пресловутого клада будет предпринято нами сообща и поровну разделено между всеми, если провидению будет угодно помочь нам в поисках. Срок отпуска Жана д’Аргонь истекал, и он уехал.
— Это было в конце 1915 года? — спросила Доротея. — Мы с папой вместе провели неделю. Лучшую неделю в моей жизни. Больше я уже не видела его.
— Совершенно верно, в конце 1915 года, — подтвердил граф Шаньи. — Через месяц Жан д’Аргонь был ранен на северном фронте, эвакуирован в Шартр, откуда он прислал нам большое письмо, оставшееся не дописанным до конца.
Графиня хотела его остановить, но граф сухо и твердо сказал:
— Нет, нет. Его надо прочитать.
— Может быть, вы правы, но все-таки…
— Чего вы боитесь, графиня? — спросила Доротея.
— Я боюсь, что вам это причинит лишнее огорчение. В конце письма говорится…
— О том, что мы обязаны ей сообщить, — решительно заявил граф.
Он вынул из бумажника и развернул письмо со штемпелем Красного Креста. Сердце Доротеи сжалось. Она узнала почерк отца. Графиня еще крепче сжала ее руку. Взгляд Рауля Давернуа стал еще сочувственнее. Внимательно слушала она, как граф читает письмо:
«Мой дорогой Октав!
Успокою вас прежде всего насчет моей раны. Ничего серьезного. Осложнений быть не может. Все скоро пройдет, так что и говорить об этом не стоит. Напишу лучше вам о моей поездке в Бар-ле-Дюк.
Не буду вас томить, Октав, и сразу же сообщу, что поездка не была бесплодной. После долгих и терпеливых поисков в груде разного хлама я нашел ее, драгоценную медаль. Покажу ее вам, когда немного поправлюсь и приеду в Париж. Чтобы вас заинтриговать, придержу покуда в секрете надпись на одной стороне медали, а что касается другой, то на ней выгравирована латинская фраза: „In robore fortuna“. Эти слова можно перевести так: „Богатство в стойкости души“, но слово „robore“, несмотря на некоторую разницу в написании (Roborey) заключает в себе, несомненно, намек на замок, где спрятано богатство (fortuna), о котором говорят наши семейные предания.
Итак, мой дорогой Октав, мы сделали еще один шаг к разрешению загадки. Нам повезло. Совершенно неожиданную и очень своеобразную помощь мы можем получить от одной молодой особы, с которой я недавно провел несколько восхитительных дней… Я говорю о своей милой дочке Иоланте.
Вы знаете, мой друг, как часто я жалею, что мне не удается быть таким внимательным отцом, каким я хотел бы быть. Я слишком глубоко любил мать Иоланты. После ее смерти я находил единственное утешение в скитаниях по всему свету.
Иоланта жила под наблюдением слуг, в воспитании предоставленная почти сама себе; деревенский священник давал ей уроки, но еще больше уроков взяла она сама у природы, играя с животными, возясь с цветами. Выросла девочка жизнерадостная и вдумчивая. Каждый раз, когда я приезжал в Аргонь, она меня удивляла бездной здравого смысла и начитанностью. Теперь я застал ее в Бар-ле-Дюке, в походном госпитале, куда она по собственной инициативе поступила сиделкой. Ей едва минуло пятнадцать лет, но вы не можете представить, каким влиянием и уважением пользуется она у окружающих. Обо всем она рассуждает, как взрослый человек, все решения принимает самостоятельно, умеет оценивать вещи и события не только по их наружному виду, но и по внутреннему содержанию.
„У тебя, — сказал я ей, — глаза кошки, которая видит и в темноте“.
Мой дорогой Октав, когда кончится война, я привезу вам Иоланту, и я уверен, что мы все, вы и остальные наши друзья, с ее помощью добьемся блестящих результатов…»
Граф остановился. Доротея печально улыбалась, взволнованная и смущенная словами письма. Она спросила:
— Это не все?
— Письмо на этом обрывается, — отвечал граф. — Оно датировано 15-м января 1916 года, но было послано только 30-го. По разным причинам оно меня сразу не застало, и я получил его лишь через две недели. Впоследствии я узнал, что у Жана д’Аргонь в тот же вечер, 15-го января, был сильный приступ лихорадки, явившийся результатом засорения раны.
Это и было причиной смерти Жака д’Аргонь… или по крайней мере…
— Или по крайней мере?.. — встревожилась Доротея
— Или по крайней мере такова официальная причина смерти.
— Что вы говорите?! Что вы говорите?! — вскричала Доротея. — Отец умер не от раны?
— Это не наверное.
— Но тогда от чего же он умер? Что вы предполагаете? Что подозреваете?
Глава 5. Убийство князя д’Аргонь
Граф молчал.
Доротея в мучительной тревоге прошептала:
— Так неужели же… неужели отца… убили?
— Все заставляет так думать… — Как?
— Отравление.
Удар был нанесен. Девушка плакала. Граф склонился над ней и сказал:
— Прочитайте… По всей вероятности, между двумя приступами лихорадки и бреда ваш отец успел нацарапать вот эти строки. Когда он умер, администрация госпиталя, найдя письмо и готовый конверт с моим адресом, не читая, переслала мне. Посмотрите… почерк больного… карандаш не держится твердо в руках…
Доротея вытерла слезы. Она хотела узнать и сама судить обо всем. Вполголоса она начала читать:
«Какой сон… А может быть, это и не сон? В кошмаре или наяву я видел все это? Другие раненые на кроватях. Мои соседи… Никто не просыпается… Легкий шум… Кто-то идет… Нет, идут двое… Тихо разговаривают в саду… Слышно через окно… Оно приоткрыто… Должно быть, потому, что в палате душно… Вот его снаружи кто-то толкнул… Для этого одному надо взобраться на плечи другого… Чего он хочет? Он пробует просунуть руку… Но отверстие узко… Около окна стоит мой ночной столик и мешает… Тогда он засучивает рукава… Голая рука пролезла… она что-то шарит на столике в моей стороне… ищет ящик… Я понимаю…
Там медаль… Я хочу закричать, но горло сдавлено… И еще одна вещь приводит меня в ужас… На столике стакан с моим лекарством… Рука влила в стакан несколько капель из флакона… Яд… Но я не буду больше принимать лекарства… ни за что… И я пишу сейчас, чтобы напомнить себе об этом… Ни за что… не принимать лекарства… Рука выдвинула ящик… И когда она брала медаль, я видел на ней повыше локтя… три слова…»
