Морис Леблан - Канатная плясунья
— А в порядке ли у вас документы насчет самого цирка? — спросил жандарм. Он уже чувствовал расположение к сердобольной директрисе, но служебный долг выше всего. — Есть ли у вас профессиональная карточка? Кем выдана?
— Префектурой в Шалоне, главном городе того департамента, где я родилась.
— Покажите.
Было заметно, что Доротея колебалась. Посмотрела на графа, потом на графиню.
— Может быть, мы должны уйти? — спросила графиня.
— Нет, нет. Напротив, я хочу, чтобы вы узнали, — ответила Доротея, улыбаясь. — Есть одно обстоятельство… Ничего особенно важного, но все-таки…
Она вынула из конверта старую, истрепанную, потертую на углах карточку.
— Вот.
Бригадир внимательно прочитал новый документ и тоном человека, которого баснями не проведешь, сказал:
— Но это не настоящая ваша фамилия… Это тоже вроде «военной фамилии», как у ваших товарищей.
— Нет, это моя полная и настоящая фамилия.
— Ладно, ладно, вы мне очки не втирайте.
— Вот в подтверждение свидетельство о моем рождении, на нем печать общины Аргонь.
Граф Шаньи заинтересовался:
— Как! Вы жительница Аргони?
— Только уроженка. Теперь Аргонь не существует. После войны не осталось камня на камне.
— Да… да… я знаю. У нас там был… родственник.
— Вероятно, Жан д’Аргонь? — спросила Доротея.
— Совершенно верно. Он умер в госпитале в Шартре, от ран… Лейтенант князь д’Аргонь… Вы его знали?
— Знала.
— Да? Вы с ним встречались?
— Еще бы.
— Часто?
— Так часто, как могут встречаться близкие люди. Это был мой отец.
— Ваш отец! Жан д’Аргонь! Что вы говорите? Это невероятно… Видите ли… Дочь Жана звали Иолантой.
— Иоланта-Изабелла-Доротея.
Граф вырвал из рук бригадира карточку и громко прочитал:
— Иоланта-Изабелла-Доротея, княжна д’Аргонь… Она докончила за него, смеясь:
— Графиня Мареско, баронесса Этре, Богреваль и других мест.
Граф схватил свидетельство о рождении и стал его читать, отчеканивая каждое слово:
— Иоланта-Изабелла-Доротея, княжна д’Аргонь, родилась в Аргони. 14 октября 1900 года, законная дочь Жана Мореско, князя д’Аргонь, и жены его Жесси Варен.
Сомнений быть не могло. Теперь этим неожиданным открытием прекрасно объяснялось все, что казалось до сих пор необъяснимым в манерах и поведении Доротеи.
— Иоланта? Вы — маленькая Иоланта, о которой так много рассказывал нам Жан д’Аргонь? — говорила взволнованная графиня.
— Он меня очень любил. Мы не могли жить постоянно вместе, но от этого моя любовь не становилась меньше.
— Нельзя было не любить его. Я встречалась с ним только два раза, в Париже, в начале войны. Веселый, жизнерадостный. Как вы, Доротея. У вас много общего… Глаза… Улыбка.
Доротея показала две фотографические карточки.
— Его портрет. Узнаете?
— Как же не узнать? А кто эта дама?
— Моя мать. Она давно умерла. Отец страстно любил ее.
— Да, да, знаю. Она когда-то была актрисой. Я вспоминаю. Мы с вами поговорим обо всем, правда? Но прежде всего скажите: как вы очутились здесь? Почему?
Доротея рассказала, как она увидела на дорожном столбе слово «Роборэй», которое повторял умирающий отец.
Начавшуюся было завязываться между графиней и Доротеей беседу прервал граф Октав.
* * *Доротея была довольна. Она победила, добилась своего. Сейчас ей расскажут то, о чем она хотела знать. Сидевшая рядом с ней графиня дружески жала ей руку. Рауль тоже казался другом. Все шло хорошо. Оставался, правда, еще бородач Эстрейхер, стоявший в стороне и не спускавший с Доротеи злых глаз. Но, уверенная в себе, обрадованная победой, Доротея не считала нужным думать об опасности.
— Мадемуазель, — начал граф Шаньи, — нам, то есть мне и моим кузенам, представляется необходимым, раз вы являетесь дочерью Жана д’Аргонь, ввести вас в круг дел, о которых он знал и в которых принял бы участие, если бы не помешала смерть. Больше того, нам известно, что он сам хотел вовлечь вас в это дело.
Он сделал паузу, довольный началом своей речи.
— Мой отец Франсуа де Шаньи, мой дед Доминик де Шаньи и мой прадед Гаспар де Шаньи, все жили в уверенности… как бы это сказать… что у них под боком находятся громадные богатства, и каждый из них думал, что именно ему суждено будет ими завладеть. Эта надежда быта тем приятнее, что со времен революции материальное благосостояние дома графов де Шаньи было подорвано. На каких основаниях строили мои предки столь радужные надежды? Ни Франсуа, ни Доминик, ни Гаспар де Шаньи не могли ответить определенно на этот вопрос. Все покоилось на каких-то туманных легендах, которые не обозначали точно ни характера богатства, ни происхождения его, но все одинаково связывали его с именем Роборэй. Эти легенды не могли относиться к очень давним временам, потому что замок, исстари называвшийся просто «Шаньи», лишь в царствование Людовика XVI был назван «Шаньи-Роборэй». В какой связи находилось это переименование с толками о скрытых богатствах, сказать невозможно… Так или иначе, но к моменту начала войны я решил привести в лучшее состояние замок Роборэй и предполагал в нем поселиться, хотя к тому времени, я не стыжусь признать это, мой брак с мадам де Шаньи позволял мне с меньшим нетерпением ждать так называемых богатств.
Сделав этот сдержанный намек на способ, которым он позолотил свой заржавевший герб, граф слегка улыбнулся и продолжал:
— Я думаю, не нужно вам говорить, что во время войны граф Октав де Шаньи исполнил долг честного француза. В 1915 году в чине пехотного лейтенанта я был в отпуске в Париже и благодаря целому ряду случайностей и совпадений познакомился с тремя лицами, которых раньше не встречал и о родственных связях которых с домом Шаньи-Роборэй узнал совершенно неожиданно. Это были отец Рауля полковник Жорж Давернуа, Максим Эстрейхер и, наконец, Жан д’Аргонь. Мы все четверо оказались дальними родственниками. И вот однажды в разгаре беседы мы, к большому удивлению каждого из нас, узнаем, что предание о спрятанных богатствах существует во всех четырех семьях. Отцы и деды Жоржа Давернуа, Эстрейхера и Жана д’Аргонь надеялись на получение каких-то сказочных богатств. Все были твердо убеждены, что богатства явятся, и все под влиянием этого твердого убеждения залезали в долги. Но из нас четверых никто не знал никаких подробностей, не имел ни доказательств, ни указаний.
Граф снова сделал эффектную паузу.
— Выло, впрочем, одно единственное указание. Жан д’Аргонь вспоминал, что у его отца была золотая медаль, которой он при жизни придавал какое-то особое значение. Но он умер от несчастного случая на охоте и ничего не успел сказать сыну. Однако Жан д’Аргонь утверждал, что на медали была какая-то надпись и что в надписи было — он это хорошо помнил — слово «Роборэй», то есть название этого замка. Куда делась медаль, Жан д’Аргонь не знал, но говорил нам о намерении порыться в ящиках и чемоданах, которые ему удалось перед неприятельским нашествием вывезти из своего имения. Так как все мы были порядочными людьми, мы торжественно поклялись друг другу, что все касающееся отыскания пресловутого клада будет предпринято нами сообща и поровну разделено между всеми, если провидению будет угодно помочь нам в поисках. Срок отпуска Жана д’Аргонь истекал, и он уехал.
