Эллери Квин - Пропавшая улика
Обзор книги Эллери Квин - Пропавшая улика
Эллери Квин – не только псевдоним двух писателей, но и действующее лицо их многих произведений – профессиональный сочинитель детективных историй и сыщик-любитель, приходящий на помощь своему отцу, инспектору полиции Ричарду Квину, когда очередной криминальный орешек оказывается тому не по зубам.
Эллери Квин
«Пропавшая улика»
Глава 1
СПЕРВА МЛАДЕНЕЦ[1]
Сизого цвета «шевроле» стоял в пятидесяти футах от входа в больницу. Машина была не новой и не старой — обычный автомобиль для воскресных семейных поездок с заметными вмятинами на крыльях.
Толстый мужчина, с трудом втиснувшийся за руль, внешне вполне соответствовал автомобилю. На нем были мятый синий костюм с пятнами на лацканах, белая рубашка, успевшая пропотеть на утреннем июньском солнце, и голубой галстук с неуклюжим узлом. Фетровая шляпа с пятнами пота на ленте, купленная в универмаге «Мейсис» прошлым летом, лежала на сиденье рядом с ним.
Толстяк выглядел как миллионы других нью-йоркцев. Как он любил повторять, в его бизнесе примечательная внешность может сослужить плохую службу. Самое главное — не быть замеченным каким-нибудь любопытным зевакой, который мог бы впоследствии указать на тебя в суде. К счастью, ему незачем было заботиться о производимом на клиентов впечатлении. Публика, с которой толстяк имел дело, пользовалась бы его услугами, даже если бы он появлялся перед ними в плавках.
Толстяка звали Финнер — А. Берт Финнер. Многим леди, в поте лица трудившимся в ночных клубах, он был известен как Фин[2], из-за его милой привычки засовывать им шуршащие пятидолларовые купюры в нейлоновые чулки. У него была маленькая занюханная контора в старом офисном здании на Восточной Сорок девятой улице.
Дипломатично поковыряв в зубах, Финнер несколько раз шумно втянул щеки и откинулся на сиденье, чтобы спокойно переваривать завтрак.
Он прибыл рано, но в таких делах поздняя пташка оказывается перед пустой кормушкой. В пяти случаях из десяти, сокрушался Финнер, клиенты в последнюю секунду меняют решение.
Толстяк наблюдал за входом в больницу. Постепенно его губы приобрели форму буквы «О», немигающие глазки еще глубже утонули в жире, грушевидная физиономия приобрела сосредоточенное выражение, и он машинально начал свистеть, откровенно наслаждаясь собственным искусством. Финнер явно принадлежал к редкому типу счастливых толстяков.
Он насвистывал «О, сладостные тайны жизни»[3]. «Сюжет как раз про меня», — любил повторять он.
Когда из больницы вышла девушка, толстяк уже стоял на ступеньках.
— Доброе утро, — жизнерадостно воскликнул он. — Все о'кей?
— Да. — У девушки был низкий, хрипловатый голос.
— Никаких осложнений?
— Нет.
— Надеюсь, наш малютка здоров и счастлив? — Финнер протянул руку, чтобы приподнять угол голубого одеяльца с личика младенца, но девушка отодвинула его плечом и прижала к себе сверток.
— Не прикасайтесь к нему.
— Ну-ну, — успокаивающе произнес толстяк. — Держу пари, он красавчик. Разве может быть иначе, если мама такая куколка? — Он снова попытался взглянуть на ребенка, но девушка оттолкнула его.
— Ладно, пошли, — кратко сказал Финнер. Взяв у нее клеенчатую сумку с подгузниками и бутылочками детского питания, он вразвалку зашагал к автомобилю. Девушка плелась за ним, прижимая к груди завернутого в одеяло младенца.
Толстяк, открыв для нее переднюю дверцу, положил ей руку на талию. Она стряхнула его руку и села в машину. Финнер пожал плечами.
— Где вас высадить?
— Мне все равно. У моего дома.
Автомобиль медленно тронулся с места. Девушка крепко держала голубой сверток.
На ней были зеленый замшевый костюм и похожая на мужскую фетровая шляпа, кокетливо надвинутая на один глаз. Она выглядела по-театральному эффектно со своими золотистыми волосами, отливающими зеленью у корней, большими карими глазами и широким, подвижным ртом. Этим утром она не воспользовалась косметикой. Лицо было бледным, и губы обветренными.
Девушка приподняла угол одеяла, разглядывая сморщенное маленькое личико.
— Никаких дефектов или родимых пятен? — внезапно спросил толстяк.
— Что?
Он повторил вопрос.
— Нет. — Она начала укачивать ребенка.
— Вы сделали с его одеждой то, что я вам велел?
— Да.
— Вы уверены, что на ней нет никаких меток? — настаивал толстяк.
— Я же говорила вам! — Девушка свирепо повернулась к нему. — Не могли бы вы заткнуться? Он спит.
— Они спят, как пьяные. Все прошло легко?
— Легко? — Девушка горько усмехнулась и снова посмотрела на сверток.
— Просто интересуюсь. — Финнер вытянул шею, стараясь разглядеть личико младенца. — Иногда инструменты...
— Не волнуйтесь — товар первоклассный.
Девушка начала напевать приятным дрожащим контральто, снова качая сверток. Ребенок заплакал.
— В чем дело, дорогой? Не плачь. Мама с тобой...
— Газы, — сказал толстяк. — Его просто пучит.
Бросив на него ненавидящий взгляд, она прижала ребенка к плечу и похлопала его по спинке. Малыш отрыгнул и заснул опять.
А. Берт Финнер вел машину, деликатно помалкивая.
— Нет! — вырвалось наконец у девушки. — Я не могу... не хочу!
— Конечно, не хотите, — тут же отозвался Финнер. — Я ведь не жестокая Ханна[4]. У меня трое своих детей. Но что будет с ним?
Девушка прижимала к себе ребенка. Вид у нее был затравленный.
— В таких делах самое важное забыть о своих эмоциях, — серьезно продолжал толстяк. — Успокойтесь и подумайте серьезно, прежде чем примете окончательное решение, подумайте о малыше. Что с ним случится, если вы сейчас наделаете глупостей?
— Ну и что же? — вскинулась девушка.
— А то, что он будет расти на чемоданах, в табачном дыму и алкогольном перегаре, наполняющих его маленькие легкие вместо благословенного свежего воздуха. Вы хотите, чтобы малыш рос в таких условиях?
— Я не должна была на это соглашаться, — сказала девушка. — Я могла бы подыскать ему хорошую няню...
— Вижу, что вы думали об этом, несмотря на наш договор. — А. Берт Финнер одобрительно кивнул. — О'кей, вы найдете ему няню. И кто из вас станет ему матерью — вы или она? Вы будете вкалывать днем и ночью, чтобы платить ей жалованье и покупать ребенку молоко и все прочее, а он будет любить няню, а не вас. Стоит ли этого ваша самоотверженность?
Девушка закрыла глаза.
— Следовательно, няня отпадает, и мы возвращаемся к чемоданам. Кто будет крестить ребенка — какой-нибудь гостиничный клерк в Канзас-Сити? С кем он будет играть — с безработным трубачом-наркоманом? Что будет тащить в рот — пивные пробки и сигарные окурки? И при этом, — негромко добавил толстяк, — шататься от столика к столику, называя каждого посетителя папой?
