Дочь палача и Совет двенадцати - Пётч Оливер
Петер вздрогнул и обернулся. Из темноты к ним шагнули четыре силуэта. Двое из них держали в руках пистоли и целились в ребят. Между ними стояли пожилая женщина и худощавый мужчина в шелковом жилете с заплатками. Мужчина злорадно ухмыльнулся.
Петер тихо простонал. Случилось то, чего они так опасались: ван Уффеле и его подельники услышали лай.
– Кыш-кыш, в камеру, мелкие вонючие крысы, – проговорил ван Уффеле и показал на открытую дверь. – Теперь вы станете моими дворнягами, – он показал на двух хмурых типов с пистолями. – И без глупостей! Иначе мои венецианцы вмиг продырявят вам черепушки. Понятно?
Петер понуро опустил голову и шагнул было в камеру, но заметил вдруг, как Шорш и Луки обменялись взглядами. Как военачальники перед сражением. Лишь на краткий миг в их глазах промелькнул испуг.
– Никто не посмеет запирать Подонков Ау, – прошептал Луки.
– И Агнерских Волков, – так же тихо отозвался Шорш. – Пусть даже придется пролить кровь. На раз, два… ТРИ!
Мальчишки кучей бросились на противника. В тесном коридоре их крики смешались с лаем собак, воплями Йозеффы и руганью ван Уффеле.
А потом раздался бесконечно громкий выстрел.
Магдалена была в преисподней.
Вокруг завывали демоны. Они с дьявольским воем тыкали в нее вилами. Острия иглами вонзались в голову, вызывая адскую боль. Вой стал еще громче, теперь к нему примешивались лай и скулеж. Послышались крики. Магдалена вздрогнула.
Лай и скулеж? С каких это пор демоны лаяли?
Где я?
Женщина с трудом открыла глаза, и в первый миг ее окутала тьма. Потом в темноте стали вырисовываться очертания, предметы. Медленно пробуждались воспоминания. Она спустилась в подвал в поисках Евы, но ван Уффеле и Йозеффа ее поймали. Потом ей в рот стали вливать настойку, выпить пришлось очень много. Скорее всего, в настойку добавили что-то еще. Последнее, что она помнила, это лязг засова.
Магдалена тяжело приподнялась. Голова раскалывалась, словно она пила всю ночь напролет. Сколько же она проспала? Дочь палача с трудом поползла в темноте, натыкаясь на старые станки и всевозможный хлам, и наконец ухватилась, по всей вероятности, за дверную ручку. Дернула ее, но дверь, как и следовало ожидать, была заперта. Наверное, они хотели разобраться с ней позднее, а пока заперли. Что ж, по крайней мере, они ее не убили…
Уже хорошо.
Вновь послышались отдаленные крики, потом залаяла собака. Должно быть, этот пронзительный лай и вернул ее в действительность. С другой стороны залаяли еще несколько собак, крики стали громче, потом раздался выстрел. Господи, что же там творилось?
Магдалена мгновение поколебалась, а потом забарабанила по двери.
– На помощь! – закричала она что есть мочи. – Я тут, заперта! Слышит меня кто-нибудь? Помогите!
Своими криками она вполне могла навлечь на себя беду. Но в этот момент ей было все равно. Магдалена подумала о мертвых девушках, о пропавшей Еве. Может, та тоже провела в этой камере последние часы своей жизни?
– На помощь! – снова закричала Магдалена и стала бить ногой в дверь. – Я здесь!
Но никто ее не слышал.
У нее вдруг закружилась голова. Она опустилась на корточки. Головная боль накатывала волнами и становилась все сильнее. За дверью вновь раздался выстрел.
А потом произошло нечто такое, отчего кровь застыла в жилах.
Раздался крик, высокий и пронзительный. Магдалена оцепенела. Этот крик она узнала бы из тысячи, донесись он хоть из-за моря.
Это крикнул кто-то из ее ребят.
Ошибки быть не могло. Она точно слышал Петера! Или Пауля… Это был крик, исполненный боли и злости. Магдалена понятия не имела, как ее сыновья оказались в подвале. Может, они пришли, чтобы спасти ее? Но где же тогда отец и Симон с Георгом? Вновь раздался крик, и в этот раз Магдалена снова была уверена, что кричал кто-то из ее сыновей.
Этот крик был полон ужаса.
– Петер! Пауль! Я здесь!
Позабыв о боли и головокружении, Магдалена в отчаянии билась в тяжелую дверь.
Но, сколько б она ни кричала и ни плакала, дверь не шелохнулась.
Кто-то из ее детей был в смертельной опасности, и она не могла ему помочь.
14
Казалось, зима в одночасье сменилась летом – правда, глубоко под землей.
Куизль с раскрытым ртом смотрел на сотни пестрых цветов, растущих по стенам грота сквозь трещины, из гипсовых камней и на полу. Даже с потолка свисали несколько цветков, словно побеги прорастали не к свету, а пробивались вниз, сквозь толщу горы. В свете трех фонарей, подвешанных на крюках, они переливались красным, синим, зеленым, желтым и фиолетовым, в точности как цветы на солнечной поляне. С первого взгляда сложно было заметить, что они сделаны из жести. Тем не менее эти цветы придавали гроту какой-то сказочный облик, и казалось, в любую минуту в воздух вспорхнут маленькие эльфы.
Картина могла быть великолепной – если б не запах.
Едкий и тошнотворный, он имел вполне земное происхождение. Источником его были предметы, расставленные вокруг колодца посреди грота. Куизль заметил несколько котлов и чугунных тиглей, пару горшков побольше и деревянную кадку, по краям которой налипло что-то ядовито-бледное. Рядом были прислонены кочерга и несколько черпаков. В шкатулке на грубо сколоченном дощатом столе лежали вытянутые металлические формы.
Все это походило на подземную кузню греческого бога Гефеста – и воняло соответствующе.
Среди котлов хлопотали Пфунднер с лысым легионером, занятые тем, что закидывали в сундук чугунные тигли. Рядом стояли еще несколько ящиков, вероятно предназначенные для других вещей. Мужчины явно спешили. Маска Пфунднера валялась в углу, как и римский шлем его подельника. Хозяин шлема изрядно потел в своих жестяных доспехах, на лысине блестели капельки пота.
– Повезет же нам, если курфюрстина заглянет сюда завтра, – просипел он, запихивая горшки в сундук. – Или еще какой-нибудь придворный шут… До завтра мы точно все это не вывезем.
– Достаточно забрать штемпели и чугунки, мастер Фрисхаммер, – ответил казначей. – Все прочее можно оставить. Нас они уже не заподозрят.
– Ха, а про кадку с остатками кислоты вы забыли? – вскинулся лысый, названный Фрисхаммером. – А формы для литья? Любой, у кого есть хоть капля разума, поймет, для чего они! Не пройдет и дня, как стражники меня заприметят. А кому бы еще вынести клеймо с печатного двора? Но вот что я вам скажу: один я на эшафот не отправлюсь!
– Никто не отправится на эшафот, если мы как следует заметем следы, – с подчеркнутым спокойствием произнес Пфунднер. – А теперь прекратите ныть и пошевеливайтесь. А то какая-нибудь парочка решит уединиться тут… Дверь я закрыл, но курфюрстина и кое-кто из придворных знают про этот грот.
До Якоба стало понемногу доходить, что к чему. Он вспомнил, как Симон и некоторые из горожан говорили про фальшивые монеты, которые наводнили Мюнхен и окрестности. Куизль еще раз взглянул на шкатулку, куда Пфунднер сложил несколько металлических пластин.
Штемпели! Мерзавцы выкрали чеканочные штемпели курфюрста!
Эти штемпели, которыми чеканили новые монеты, охранялись надежнее всякого сокровища. В каждой земле они были свои и никогда не покидали монетный двор. Чеканить фальшивые монеты было куда надежнее, чем отливать их в формах.
Куизль хмуро кивнул. Кадки служили для того, чтобы в кислоте отбеливать подмешенную в монеты медь. Этот грот представлял собой не что иное, как чеканную мастерскую!
Пфунднер и Фрисхаммер, очевидно, выбрали это уединенное место, чтобы спокойно заниматься своим грязным делом. Якоб вспомнил карету, которая ночью выехала через Зендлингские ворота. Стражник говорил про знатных особ, которые щедро платили, чтобы без лишних вопросов выезжать по ночам из города. Пфунднер ведь сам сказал, что скоро за ними приедет карета.
