Элеанор Каттон - Светила
Кроме того, Балфура изрядно порадовала Лодербекова нежданная резкость и жадная настойчивость, с которой старший собеседник выпытывал нужные сведения. Лодербек подавленный и задумчивый ему не нравился; эта внезапная смена настроения напомнила Балфуру прежнего Лодербека – Лодербека времен Данидина, который отдавал приказы как генерал и держался как король; который составил себе состояние, а потом его удвоил; который был запанибрата с премьером и которому и в голову не пришло бы умолять своего спутника задержаться на ночь в Кумаре, чтобы ему не нести свои горести в игорный дом в одиночестве. Этому прежнему Лодербеку Балфур искренне сочувствовал, до сих пор питал к нему слабость, и ему изрядно льстило, что политик смиренно выспрашивает у него новости.
Потому, выдержав долгую паузу, Балфур рассказал-таки своему старому приятелю обо всем, что знал насчет тюрьмы: о том, что строительство профинансировано за счет доли от того состояния, что обнаружилось в хижине Кросби Уэллса. Балфур не объяснил, почему и как возникла такая договоренность, и так и не признался, кто подбросил ему наводку. Зато сообщил, что деньги были вложены по инициативе Джорджа Шепарда, две недели спустя после смерти Кросби Уэллса, и что начальник тюрьмы постарался замолчать это дело.
Но недаром Лодербек учился на юриста: следователем он был въедливым, особенно если знал, что всей правды ему не сказали. Он спросил, о какой в точности сумме идет речь; Балфур отвечал, что капиталовложение составило чуть больше четырех сотен фунтов. Лодербек тут же поинтересовался, почему данное капиталовложение равняется десяти процентам от общей стоимости имущества, обнаруженного в хижине, а когда Балфур промолчал, то политик с еще более пугающей быстротой догадался: десять процентов – это же стандартная ставка комиссионного вознаграждения и инвестиция эта – не иначе как гонорар комиссионера.
Балфур ужаснулся тому, как Лодербек в мгновение ока докопался до сути, и принялся уверять, что Харальд Нильссен ни в чем не виноват.
– Он согласился! Отдал свой гонорар как нечего делать! – расхохотался Лодербек.
– Шепард загнал его в угол. Нильссена нельзя винить. Его ж практически зашантажировали, как по нотам это дело разыграли – вот право слово! Не стоит вам раздувать скандала – не стоит, ради мистера Нильссена.
– Частная инвестиция, причем в последний момент! – воскликнул Лодербек. (Он был не слишком заинтересован в Харальде Нильссене, которого видел-то один-единственный раз в гостинице «Звезда» где-то с месяц назад. Нильссен показался ему нелепым провинциалом, чересчур привыкшим к преданной свите из трех-четырех человек и чересчур говорливым во хмелю. Лодербек тогда списал его со счетов как самодовольного зануду, который никогда ничего не добьется.) Он привстал в стременах. – Это все политика, Том, – политика как есть! Вы знаете, чего Шепард добивается? Пытается всеми силами продвинуть строительство тюрьмы до того, как Уэстленд получит место в парламенте, и прибегает к частному капиталовложению, чтобы ускорить процесс. Ну и ну! Мне найдется что сказать на этот счет в «Таймс», уж будьте покойны!
Но Балфур о покое не помышлял. Он запротестовал, и после недолгих переговоров Лодербек согласился не упоминать имя Нильссена.
– Хотя Джорджу Шепарду я в сей любезности не откажу, – добавил он и снова расхохотался.
– Я так понимаю, вы его мировым судьей видеть не хотите, – предположил Балфур, гадая про себя, не претендует ли на эту высокопоставленную должность сам Лодербек.
– Да я на пост мирового судьи чихать хотел! – откликнулся Лодербек. – Дело в принципе; я за принцип стою.
– И что же это за принцип? – осведомился Балфур, на миг сбившись с мысли. Ведь Лодербеку пост мирового судьи отнюдь не безразличен. Политик упомянул о нем в самом начале разговора, и как сердито!
– Этот человек вор! – воскликнул Лодербек. – Состояние принадлежит Кросби Уэллсу, живому или мертвому. Джордж Шепард не имеет никакого права тратить чужие деньги по собственной прихоти, и плевать мне, на что!
Балфур молчал. Вплоть до сего момента Лодербек ни разу не упоминал про клад, спрятанный в хижине Уэллса, и не выказывал интереса к его дальнейшей судьбе. Не заговаривал он и о юридических проблемах, возникших в связи с притязанием вдовицы на собственность покойного мужа. Балфур предположил, что молчание это объясняется причастностью Лидии Уэллс, ведь Лодербек до сих пор избегал произносить ее имя, стыдясь былого бесчестья. Но теперь Лодербек грудью встал на защиту Кросби Уэллса. Похоже, вопрос о богатстве Кросби задевал политика за живое. Балфур вскинул глаза на спутника – и тут же отвернулся. Не догадался ли Лодербек, что сокровище, обнаруженное в Уэлссовой хижине, – это то самое золото, с помощью которого его зашантажировали годом ранее? Любопытство Балфура разыгралось не на шутку. Он попытался подначить собеседника.
– А какая, в сущности, разница? – небрежно обронил он. – Да наверняка состояние это украдено у кого-то еще; Кросби Уэллсу оно явно не принадлежало. Откуда бы у такого, как он, взяться четырем тысячам фунтов? Не секрет, что он был бродягой и мотом, а от бродяги и мота до воришки – один шаг.
– Доказательств нет, – начал было Лодербек, но Балфур перебил его на полуслове:
– Так какая разница, если кто-то и нагрел руки на этом золоте после того, как Кросби копыта откинул? Какая разница, я спрашиваю! С вероятностью, эти деньги с самого начала грязные.
– Что значит «какая разница»? – взорвался Лодербек. – Это принципиальный вопрос – говорю же, принципиальный! Нельзя раскрыть преступление, совершая новое. Украсть у вора – это все равно воровство, как ни крути! Не говорите чуши.
Итак, Лодербек теперь – заступник Кросби Уэллса, да какой пылкий, по всему судя! Это становится интересным.
– Но вы же получите богадельню, о которой так мечтали, – проговорил Балфур по-прежнему беспечно, как будто обсуждали они какой-нибудь пустяк. – Швырять деньги на ветер никто не собирается. Их потратят на гражданское строительство.
– Мне дела нету, набивает ли начальник тюрьмы Шепард свой собственный карман или строит алтарь, – огрызнулся Лодербек. – Это всего лишь отговорка – типа цель оправдывает средства. Я с такими аргументами дела иметь не желаю.
– И это не просто гражданское строительство, – продолжал Балфур, словно не слыша. – Вы получаете свой работный дом, если на то пошло! Ну полно, неужто вы не помните наш давний разговор в «Резиденции»? «Куда женщине пойти?», «Шанс начать другую жизнь» и все такое? Ну что ж, мы вскорости сможем предоставлять такой шанс! И все благодаря Джорджу Шепарду!
Лодербек был вне себя от ярости. Он отлично помнил, что наговорил три недели назад о ценности богоугодных заведений, но он терпеть не мог, когда ему цитировали его же собственные слова, разве что исключительно похвалы ради.
– Это неуважение к мертвым, – коротко отрезал он, – и продолжать эту тему я не желаю.
Но Балфур отступаться не собирался.
– Послушайте, – воскликнул он, словно эта мысль только что пришла ему в голову, – а ведь то золото, за счет которого Фрэнсис Карвер оттягал у вас «Добрый путь», – ну, зашитое под подкладку…
– И чего?
– А то, что вы его с тех пор в глаза не видели, верно? И ничего о нем не слышали. А тут та же самая сумма – ну приблизительно та же – обнаруживается в хижине Кросби Уэллса, не прошло и года. Чуть больше четырех тысяч фунтов. Что, если это то же самое золото?
– Очень вероятно, – кивнул Лодербек.
– Интересно, как оно там оказалось? – размышлял вслух Балфур.
– Действительно интересно, – согласился Лодербек.
У «Золотого льва» их пути разошлись – Лодербек, по всей видимости, отказался от мысли уговорить Балфура остаться в Кумаре еще на день: он распрощался с приятелем коротко и без сожалений.
Балфур отправился назад в Хокитику, чувствуя себя крайне неловко. Он обещал сохранить рассказ Нильссена в секрете – от имени всех собравшихся в «Короне» – и обещание свое нарушил. А чего ради? Много ли он выиграл, изменив своей клятве и не сдержав слова? Преисполнившись отвращения к самому себе, Балфур пришпорил кобылу, посылая ее в легкий галоп, и не сбавлял темпа, пока не доскакал до реки Арахура, где вынужден был спешиться, провести лошадь вниз к воде, а затем, с большой осторожностью, – через мелководье, в том месте, где поток пресной воды разливался во все стороны по песку.
Лодербек даже не посмотрел вслед другу. Он уже начал составлять в уме письмо: губы его сосредоточенно поджались, лоб прочертила глубокая морщина. Он отвел коня в стойло, вложил шестипенсовик в руку конюха и тотчас же поднялся к себе. Едва оставшись один, политик запер дверь, подтащил бюро к ромбовидному пятну света под окном, сходил за стулом, сел, вытащил чистый лист бумаги, поразмыслил еще секунду-другую напоследок, прикусив кончик пера, отбросил назад манжет и принялся писать:
