Элеанор Каттон - Светила
Мади уже купил себе скатку, лоток для промывки песка и полный старательский костюм из молескина и сержа, но, если не считать нескольких случайных вылазок в Каньер, он на самом-то деле не то чтобы всерьез настроился на мытье золота. Он еще не ощущал в себе готовности начать новую жизнь на ниве старательства и твердо вознамерился повременить до тех пор, пока дело Эмери Стейнза и Кросби Уэллса не будет окончательно закрыто, – это решение он принял, оправдываясь необходимостью, но в реальности ему ничего не оставалось, как только ждать новых сведений да, подобно Гаскуану, обдумывать информацию, которой уже располагал.
Мади уже дважды продлевал срок пребывания в «Короне» и ввечеру 18 февраля собирался сделать это в третий раз. Эдгар Клинч приглашал его перебраться в «Гридирон», всячески предлагая занять номер, некогда принадлежавший Анне Уэдерелл, а ныне пустующий. Роскошный вид поверх хокитикских крыш на одетые снегом вершины Альп на востоке не произведет впечатления на простого старателя, а Мади, будучи джентльменом, по достоинству оценит гармонию природы, по всей видимости недоступную прочим. Но Мади вежливо отказался: он уже успел полюбить «Корону», невзирая на всю ее обшарпанность, и, как бы то ни было, не хотел слишком сближаться с Эдгаром Клинчем, ведь дело о припрятанном состоянии Кросби Уэллса того и гляди будет передано в суд, а в таком случае Клинч – заодно с Нильссеном, и Фростом, и разными другими людьми – непременно подвергнется допросу. Тринадцать человек поклялись, каждый своей честью, сохранить в секрете совет в гостинице «Корона», но Мади не любил полагаться на чужую честь, поскольку не слишком верил в людскую принципиальность, за исключением разве что своей собственной; он ожидал, что рано или поздно хотя бы один из оставшихся двенадцати нарушит слово, и твердо решил в преддверии этого события держаться от них на некотором расстоянии.
Мади уже представился Алистеру Лодербеку, обнаружив, что, благодаря полученному обоими юридическому образованию, у них есть несколько общих знакомых: адвокатов и судей в Лондоне, каковых Лодербек то превозносит, то порицает, то вообще списывает со счетов в самонадеянных тирадах, которые не допускали ни вмешательства, ни ответа. Мади учтиво внимал им, но впечатление у него сложилось нелестное, так что он покинул сцену их первого знакомства, не имея намерения таковое возобновлять. Он видел, что Лодербек – из тех людей, которые не станут искать расположения человека, чьи связи не сулят ему никаких выгод.
Это шло совершенно вразрез с его ожиданиями, более того, Мади с превеликим изумлением обнаружил, что его подлинные симпатии скорее на стороне начальника тюрьмы Джорджа Шепарда, нежели на стороне политика Лодербека.
Мади видел Шепарда лишь мельком, на открытом собрании на Ревелл-стрит, но не мог не восхититься тюремщиком как человеком, который умеет держать себя в руках и неизменно вежлив, пусть от суровой вежливости этой и веяло холодом. На совете в «Короне» характер Шепарда получил оценку столь же критичную, сколь Лодербек – сочувственную; это лишний раз подтверждает, думал про себя Мади, что никогда не следует полагаться на чужие отзывы о третьем лице. Ведь нрав человеческий – это капризное сочетание восприятия и обстоятельств; только теперь Мади осознал, что столь же невозможно вычленить истинный образ Шепарда из Нильссенова рассказа о нем, сколь и истинный образ Нильссена – из его характеристики Шепарда.
– А знаете, – промолвил Мади, постукивая пальцем по сложенной вчетверо записке, – вплоть до сегодняшнего дня я наполовину верил, что Стейнз все еще жив. Наверное, глупо с моей стороны… но я в самом деле думал, что он на борту разбитого корабля и что его непременно найдут.
– Ну да, – кивнул Гаскуан.
– А теперь похоже на то, что он со всей определенностью мертв. – Мади побарабанил по столу пальцами, напряженно размышляя. – И сгинул навсегда, сомневаться не приходится. До чего ж досадно ни черта не знать! Я бы любые деньги заплатил за место на сегодняшнем вдовицыном сеансе.
– И не только вдовицыном, – подхватил Гаскуан. – Не забывайте, что при ней будет ассистентка.
Мади покачал головой:
– Не думаю, что мисс Уэдерелл ко всей этой затее как-то причастна.
– Она упомянута в газете по имени, – напомнил Гаскуан. – И не только по имени; ее роль оговаривалась особо. Она будет ассистировать вдовушке.
– Что ж, ученичество ее оказалось на диво кратким, – отметил Мади не без ехидства. – Что заставляет усомниться либо в качестве обучения, либо в значимости предмета как такового.
– А разве древнейшая в мире профессия не восходит к тайным обрядам и практикам? – усмехнулся Гаскуан. – Может, она всю жизнь этому учится.
Такого рода разговоры всегда вгоняли Мади в краску.
– В ее бывшем ремесле есть свои секреты, согласен, – признал он, выпрямляясь, – но женские искусства совершенно естественны, это вам не мертвецов из могилы вызывать.
– О, я уверен, что в обеих профессиях используются примерно одни и те же фокусы, – возразил Гаскуан. – Шлюха – большая мастерица убеждать, так же как и прорицательница должна быть весьма убедительна, а то ей никто не поверит… и не забывайте, что красота и уверенность всегда убедительны, независимо от контекста. По мне, так Аннины обстоятельства не слишком-то и изменились. Можно по-прежнему звать ее Магдалиной!
– Мария Магдалина не была ясновидящей, – сухо возразил Мади.
– Не была, – подтвердил Гаскуан, по-прежнему усмехаясь, – но она первая пришла к отверстой гробнице. Она первая поклялась, что камень был отвален от двери гроба. Надо отметить, что весть о Воскресении впервые прозвучала как свидетельство от женщины, и поначалу свидетельству этому не поверили.
– Ну что ж, нынче вечером Анна Уэдерелл принесет клятву на могиле совсем другого человека, – заметил Мади. – И нас там не будет, чтобы подвергнуть эту клятву сомнению.
Он сдвинул нож и вилку еще ровнее, мечтая про себя, чтобы пришел наконец официант и забрал его тарелку.
– Мы, конечно, всяко рассчитываем на фуршет перед сеансом, – промолвил Гаскуан, но в голосе его особой радости не прозвучало.
Он тоже не на шутку расстроился из-за того, что не был допущен на грядущий вдовицын сеанс общения с миром мертвых. То, что он не вошел в число избранных, задевало его куда сильнее, чем Мади; Гаскуану казалось, что, раз уж он первым во всей Хокитике протянул Лидии Уэллс руку дружбы, уж для него-то должны были бы оставить местечко. Но после 27 января Лидия Уэллс так ни разу его и не навестила и в гости к себе тоже не приглашала, даже к чаю.
Что до Мади, ни той ни другой женщине он официально представлен не был. Он видел мельком, как они развешивали шторы на окнах бывшей гостиницы – темными силуэтами на фоне стекла, точно бумажные куклы. Заприметив их, Мади ощутил странный волнующий трепет – что было для него в диковинку, ибо он не привык завидовать женской дружбе, как, собственно, и задумываться о женщинах с мало-мальским интересом. Но, проходя мимо затененного фасада «Удачи путника» и видя, как две фигуры двигаются за искажающим очертания переплетом, он вдруг испытал острое желание услышать, о чем эти две женщины говорят. Любопытно, отчего Анна покраснела, и закусила губу, и коснулась ладонью скулы, словно проверяя, не горит ли лицо; любопытно, чему Лидия улыбнулась, отряхивая руки, и с какой стати отошла, а Анна осталась стоять с ворохом ткани в руках; перед ее платья был весь утыкан булавками.
– Думаю, вы правы, усомнившись насчет Анниной роли во всей этой истории или, по крайней мере, о ней задумавшись, – продолжал Гаскуан. – Когда я впервые заговорил с Анной о Стейнзе, у меня сложилось впечатление, что к юноше она относилась с явным пиететом; мне даже показалось, она к нему неровно дышит. А теперь вот, по всему судя, она собирается наживаться на его смерти!
– Мы ничего не знаем о степени причастности мисс Уэдерелл, – напомнил Мади. – Все зависит от того, известно ли ей про золото, спрятанное в платьях, и, следовательно, про вымогательство, которому подвергся мистер Лодербек.
– Про оранжевое платье никто с тех пор ни словом не упомянул, – промолвил Гаскуан. – Казалось бы, миссис Уэллс могла бы попытаться его вернуть, если бы Анна сказала ей, что платье спрятано у меня под кроватью.
– По-видимому, мисс Уэдерелл полагает, что золото было выплачено мистеру Мэннерингу, как она и велела.
– Да, по-видимому, – отозвался Гаскуан, – но не кажется ли вам, что в этом случае миссис Уэллс нанесла бы визит Мэннерингу и попыталась бы выцарапать свою собственность обратно? Уж они-то друг в дружке души не чают: она и Мэннеринг – добрые старые друзья еще со времен игорного дома. Нет, я думаю, куда более вероятно, что миссис Уэллс пребывает в полном неведении относительно оранжевого платья – и относительно всех остальных тоже.
